Сэлинджер Дж.: сочинение

Сэлинджер Дж.: сочинение

С элинджер давно и несправедливо известен и у себя на родине, и в нашей читающей стране как “автор одной книги” – “Над пропастью во ржи”. Она, естественно, вошла и в это собрание. Не так просто ответить на вопрос, почему именно эта повесть принесла писателю известность, быстро ставшую всемирной. Много было сказано о ее простоте, о совершенном автором “прорыве” в мир обыденного языка и т.д. Но справедливо ли объяснять успех книги у широкой публики стилизаторским мастерством автора? Сэлинджер известен также и тем, что на пике своей литературной карьеры перестал писать или по крайней мере публиковать написанное и на протяжении более чем двадцати лет ведет жизнь отшельника в глухой провинции. Говорят, что он стал буддистом и живет в соответствии с учением “малой колесницы”, а может быть, и Дзэн, но это довольно сомнительное объяснение, если вспомнить, сколько иронии содержит его описание увлечения героев цикла повестей о Глассах Востоком (при том, что автор это увлечение разделяет, но на свой, очень особый лад).

Может быть, именно популярность “Над пропастью во ржи” послужила главной причиной того, что теперь Сэлинджера зачастую причисляют к “подростковым” писателям и, соответственно, не принимают всерьез. Много говорится о его вторичности. Приходилось даже слышать такое определение: “Сэлинджер – это Хемингуэй для бедных”. Очень сильное преувеличение, хотя многое роднит Сэлинджера, особенно в ранний его период (если только уместно говорить о раннем периоде творчества применительно к человеку, чья литературная деятельность длилась чуть больше десятилетия), с Хемингуэем. Здесь и намеренная простота языка, отсутствие литературных излишеств, и тяга к изображению сильных героев с парадоксально хрупким внутренним миром, и даже темы. Сам Сэлинджер говорит, правда, по другому поводу: “У чистокровных поэтов абсолютно одинаковый тембр голоса, и вместе с тем они абсолютно не похожи и разнообразны” (т. 2, с. 218).

В рассказах Сэлинджера, за редкими исключениями, речь так или иначе идет о войне. О второй мировой, ненастоящей, если смотреть из России, войне, которую американцы вели по преимуществу на курортных островах Тихого океана, и на которой их почему-то тоже периодически убивали. Сэлинджер и Хемингуэй, говорят, встречались на той войне. Маэстро, похваляясь меткостью, пристрелил цыпленка, что произвело на будущего буддиста не самое приятное впечатление.

Не меньшее место занимают в рассказах этого периода неизбежные, похоже, для американской литературы джаз, кино и радио (что заставляет вспомнить еще и фильмы Вуди Аллена, на которого, видимо, Сэлинджер оказал заметное влияние). Но не ранние рассказы и, на мой взгляд, даже не культовая для нескольких поколений читателей по обе стороны океана повесть “Над пропастью во ржи” представляют наибольший интерес у Сэлинджера.

Второй том собрания сочинений (кстати, почти полного, в него включено даже интервью, взятое у писателя старшеклассницей для школьной газеты провинциального городка), в который вошли сборник “Девять рассказов” и цикл повестей о подросших вундеркиндах Глассах, поможет открыть совершенно нового, другого Сэлинджера тем, кто знает его как автора “Над пропастью во ржи”.

Эти два цикла можно, с некоторой натяжкой, рассматривать как единое целое. Например, рассказ “Хорошо ловится рыбка-бананка”, открывающий “Девять рассказов”, повествует о самоубийстве Симора Гласса, образ которого является ключевым во всех повестях (“Выше стропила, плотники!”, “Симор: введение”, “Фрэнни”, “Зуи”, “Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года”). И если первая из них может показаться продолжением “Над пропастью во ржи”, то, читая “Симор: введение”, искренне поражаешься тому, какой путь проделал писатель за относительно небольшой срок.

В послесловии повесть названа незамысловатой. Наверное, это шутка. На самом деле повесть более чем замысловата. Написанная в те времена, когда постмодерна в американской литературе просто не было, когда Джон Барт был начинающим и мало кому известным писателем, автором всего лишь занудной “Плавучей оперы”, она воспринимается даже не как каноническое постмодерновое произведение, а как пародия на него. Чем иначе объяснить обилие цитат из самых невообразимых источников, жесткую иронию и настойчиво подчеркиваемое вторжение автора в текст, из которого он вроде бы собирается устраниться? Постоянные разговоры с гипотетическим читателем, авторские отступления, все то, что позволяет Сэлинджеру, точнее – Бадди Глассу (писателю, младшему брату Симора), вести рассказ, ничего не рассказывая. “У рассказа не бывает конца. Разве что какое-нибудь подходящее место, где рассказчик может умолкнуть,” – эта цитата из “Грустного мотива” (1948 год) позволяет заподозрить в Сэлинджере будущего автора “Симора. ” еще до того, как он написал “Над пропастью во ржи”. Не объяснишь иначе и изобилие мистификаций – например, Бадди Сэлинджер уступает даже и “Над пропастью во ржи”, но назвать Гласса двойником писателя никак нельзя. А Симор Гласс, фактически главный герой всех повестей, так и не появляется ни в одной из них. Повести о Глассах должны были стать фрагментами целостного замысла, который так и остался нереализованным, потому что Сэлинджер бросил писать. Или они показались ему самодостаточными.

В заключение несколько слов о переводах. Большая часть текстов, вошедших в собрание сочинений, переведена Ритой Райт-Ковалевой. Вместо комплиментов напомню историю, которую приводит Довлатов в книге “Не только Бродский”. Когда Гор Видал был в Москве, его много расспрашивали о Воннегуте (которого также переводила Райт-Ковалева), и он заметил, что романы Воннегута страшно проигрывают в оригинале. Проза Сэлинджера и в оригинале довольно хороша, тем отраднее отметить, что переводы ее не портят. Хотя. Вот, например – цитата из рассказа “По обоюдному согласию” в переводе М. Макаровой: “Эта, говорит, твоя миссис совсем мне не нравится. Я, говорит, терпеть ее не могу. А тем более видеть, как эта самая Уиджер держит на руках нашего малыша. Я, само собой, ответил, что у миссис у самой навалом детей, и она уж как-нибудь умеет держать младенцев” (т. 1, с. 59-60). Если убрать миссис, то фрагмент покажется взятым у Зощенко, по крайней мере на мой взгляд. Впрочем, оба писателя имитировали речь “простых горожан”, и в подобном переводе есть свой резон.

«Готовое сочинение романа Джерома Дейвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи»»

Я познакомилась с творчеством выдающегося американского писателя Джерома Дейвида Сэлинджера, мастера тонкого анализа духовного мира человека.

Роман «Над пропастью во ржи» — центральное произведение прозы Сэлинджера. Автор выбирает форму романа-исповеди, что помогает нам лучше понять душевное состояние главного героя.

Семнадцатилетний Холден Колфилд повествует нам о переломных событиях своей жизни. Во-первых, мальчика исключили уже из третьей по счету школы, и ему предстоит нерадостное свидание с родителями. Во-вторых, Холден оскандалился и как капитан школьной фехтовальной команды: он по рассеянности забыл все спортивное снаряжение в метро и тем самым опозорил всю школу. В-третьих, главный герой никак не может поладить и ужиться со своими товарищами. Его поведение бывает порой ужасным: он груб, обидчив, в отношениях Холдена с людьми чувствуется насмешка над окружающими.

Это замечают и родители, и учителя, и его товарищи. Однако никому из них не приходит в голову выяснить, почему Холден так себя ведет, заглянуть ему в душу. Читая роман, я увидела перед собой одинокого, полностью предоставленного себе подростка, в душе которого происходит борьба. Конечно, у Холдена есть родители, и они любят его, но понять сына не могут. На их взгляд, дети должны быть сыты, хорошо одеты и получить достойное образование, и этому они посвятили свою жизнь. Но, на мой взгляд, этого недостаточно.

Холден один из первых увидел порочность американского общества пятидесятых годов, его угнетает дух обмана и недоверия между людьми, поэтому мальчик возмущается «показухой» и «липой», которые окружают его. Холдену приходится тяжело в его одинокой борьбе против лжи, он страдает, потому что все его надежды жить по законам справедливости обречены на неудачу. Он не хочет учиться, чтобы после быть «пронырой» и «работать в какой-нибудь конторе, зарабатывать уйму денег и ездить на работу в машине или в автобусах на Медисон-авеню, и просмотреть газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино. » — такой видит Холден жизнь обеспеченных американцев, бессмысленной и бессодержательной, и поэтому он не принимает ее.

Когда Холдена спросили, кем бы он хотел стать, он ответил: «Понимаете, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю обрыва, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть».

На мой взгляд, Холден мечтает спасать чистые, невинные души детей от падения в пропасть безнравственности, бездуховности.

Больше всего на свете Холден боится стать таким, как все взрослые, приспособиться к окружающей лжи, поэтому он и восстает против «показухи».

Несколько дней, проведенных мальчиком в Нью-Йорке, после бегства из Пэнси, сыграли огромную роль в формировании характера Холдена. Во-первых, он столкнулся с насилием, проституцией, сутенерством и открыл самую жуткую и гнусную сторону жизни. А во-вторых, Холден узнал немало добрых и чутких людей, это сделало его терпимее и рассудительнее. И если раньше мальчик хотел просто бежать от людей, то теперь он понимает, что от трудностей бегут только слабые, а он должен остаться и продолжать борьбу с пороками американского общества.

К сожалению, Холдена никто не способен понять, и взрослые находят самый простой способ избавиться от него: отправить на лечение в санаторий для нервных больных. Но, на мой взгляд, если кого и надо лечить, то тех людей, которые окружают Холдена, то общество, которое погрязло в обмане и лицемерии.

Сэлинджер в романе «Над пропастью во ржи» делает печальный вывод: молодое поколение США находится на краю обрыва, с одной стороны которого находится жизнь по законам справедливости и добра, а с другой — пропасть лицемерия и зла. Холден, по-моему, один из тех немногих людей, которые не дают целому поколению американцев упасть в эту пропасть безнравственности.

На меня роман Сэлинджера произвел огромное впечатление, и я полностью поддерживаю идеи Холдена: нельзя жить в атмосфере лицемерия, самодовольства, безнравственности, нельзя быть равнодушным.

Американский писатель Дж. Сэлинджер необыкновенно ярко проявил себя в произведениях, посвященных юношеству, духовному миру молодого человека. И хотя творчество этого писателя приходится на середину XX века, его мысли и чувства близки и понятны современному поколению молодых.

Роман Сэлинджера «Над пропастью во ржи» вышел в свет в 1951 году и через несколько месяцев занял первое место в списке американских бестселлеров. Главный герой романа — Холден Колфилд. Это юноша, пытающийся найти свое место в жизни. Больше всего на свете Холден боится стать таким, как все взрослые. Он уже был исключен из трех колледжей за неуспеваемость. Холдену противна мысль о том, что он будет «работать в какой-нибудь конторе, зарабатывать уйму денег и ездить на работу в машине или в автобусах по Медисон-авеню, и просмотреть газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино. ».

Жизнь большинства обеспеченных американцев раздражает Холдена. Он ясно видит, что жизнь эта ненастоящая и иллюзорная. Подросток много читает, пытаясь в книгах найти ответы на свои вопросы. «Вообще, я очень необразованный, но читаю много», — говорит Холден. Но так или иначе, а столкновения с реальной жизнью не избежать, и Холден конфликтует с учителями, родителями, одноклассниками.

Главный герой отличается стеснительным, обидчивым характером Он нелюбезен, зачастую бывает просто груб, насмешлив. Причиной тому душевное одиночество: ведь его жизненные ценности не совпадают с критериями взрослых. Холдена возмущает «показуха» и отсутствие самой элементарной человечности в жизни. Кругом царит обман и лицемерие. Учителя в привилегированной школе лгут, уверяя, что воспитывают хороших людей. Вот Холден вспоминает о директоре одной из частных школ, где он учился. Директор приторно улыбался всем и каждому, но на самом деле очень хорошо знал разницу между богатыми и бедными родителями своих подопечных.

Холден уходит от лжи в свой собственный мир. Вернувшись домой, в Нью-Йорк, Холден с удивлением замечает, что сутенерство, проституция, насилие и обман сосуществуют с милосердием и добротой. Вот две монахини, встреченные Холденом в поезде, не только учат детей, но и собирают милостыню для бедных. Герой много думает над этим, постепенно понимая, как важна осмысленная, имеющая цель жизнь. «Эти две монахини не выходили у меня из головы. Я все вспоминал эту старую соломенную корзинку, с которой они ходили собирать лепту, когда у них не было уроков». Такие мысли занимают теперь героя Сэлинджера.

Холден решает, что нужно спасать детей от пропасти взрослой жизни, где царят лицемерие, ложь, насилие, недоверие. «Мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи», — таково заветное желание Холдена Колфилда.

Холдена никак не назовешь благонравным юношей. Он бывает ленив, без особой на то надобности лжив, непоследователен и эгоистичен. Однако, неподдельная искренность героя в рассказах о себе компенсирует многие недостатки его неустоявшегося характера. В последних главах романа он выглядит уже гораздо терпимее и рассудительнее. Холден начинает замечать и ценить такие положительные качества как приветливость, радушие и воспитанность, столь распространенные среди его сограждан в повседневном общении.

Юношеский бунт Холдена доводит до логического конца его младшая сестра Фиби, готовая идти навстречу новой жизни. Брат и сестра Колфилды остаются в Нью-Йорке.

Дж.Д. Сэлинджер (роман “Над пропастью во ржи”)

Стихийный протест литературной молодежи 50-х против мира, доставшегося ей в наследство, не всегда принимал столь демонстративные формы, как в творчестве битников, и порой это давало более весомые художественные результаты. Так, в повестях Трумэна Капоте (1924—1984) “Лесная арфа” (1951) и “Завтрак у Тиффани” (1958) и особенно в произведениях Джерома Дэвида Сэлинджера (род. в 1919), написанных в русле того, что крупнейший английский американист М. Брэдбери назвал “встревоженным реализмом”, страх перед ядерной угрозой, потеря исторического оптимизма, отчуждение личности, чувство “неправильности”, “фальшивости” американской жизни того времени переданы с поразительной отчетливостью и силой.

Наиболее ярок в этом плане единственный роман Сэлинджера “Над пропастью во ржи” (1951), “библия” послевоенных юнцов. Очень интересны, хотя и не столь цельны, сэлинджеровские новеллы и повести так называемого “цикла о Глассах”, также созданные в 50-е годы.

Дж.Д. Сэлинджер — одна из самых интригующих фигур литературы США XX века. О жизни его известно очень немногое; писатель принципиально не дает интервью и прячется от журналистов. Он родился в городе Нью-Йорк, в состоятельной семье, окончил Пенсильванскую военную школу, некоторое время посещал Нью-йоркский и Колумбийский университеты, в 1942 году был призван в действующую армию и в составе пехотных войск участвовал во Второй мировой войне, пока в 1945 не попал в госпиталь с нервным срывом. Печататься Сэлинджер начал с 1940 года, но продуктивный период его творчества пришелся на 1950—1965. Несмотря на шумный писательский успех (и, возможно, из-за него), он в 1965 оставил Нью-Йорк, литературу и поселился в провинциальном городке Корниш, штат Нью-Гэмпшир, где живет до сих пор. Его длительное молчание и полное затворничество не мешают огромной популярности, которой Дж.Д. Сэлинджер пользуется в США. [Прим. ред.: Дж.Д. Сэлинджер умер 27 января 2010 г.]

Роман “Над пропастью во ржи” написан от первого лица. Герой-повествователь, шестнадцатилетний нью-йоркский подросток из респектабельной семьи Холден Колфилд ощупью, через постоянные метания и неудачи ищет свое место в мире, о чем рассказывает собственным, как Гекльберри Финн у Твена, живым и образным языком молодежного жаргона. Это лирический роман, очень небольшой по объему, с ослабленным фабульным началом, с заменой внешнего сюжета внутренним. Все события одноплановы, сконцентрированы вокруг героя и направлены на него. Это центростремительное повествование, столь характерное для американской прозы XX века. Как видим, форма, введенная в литературу в 1920-е, снова вошла в художественный обиход; она оказалась созвучной настроениям иной, но также кризисной для человеческой личности эпохи.

В основе романа Сэлинджера лежит принцип “сжатого времени”. Повествование начинается в тот момент, когда Холдена исключают из очередной престижной школы, куда определили его любящие родители. По-детски оттягивая встречу с ними и “по-взрослому” стремясь пожить самостоятельно, “как ему хочется”, Холден не спешит возвращаться домой и трое суток блуждает по холодному Нью-Йорку, полному предрождественской суеты.

Непосредственное действие романа укладывается в этот краткий временной период, но за счет воспоминаний и размышлений героя (о смерти его четырнадцатилетнего брата Алли, об их старшем брате, который был “потрясающим писателем”, пока не “продался в Голливуд”, о бывших соучениках и нескладывающихся отношениях с девочками и т.д.) здесь воспроизводится вся короткая пока жизнь Холдена и прекрасно воссоздается атмосфера Америки середины XX столетия.

Опыт “самостоятельности” оказывается для героя сумбурным и не слишком приятным. Он чувствует себя не в состоянии найти свое место в мире и не видит перспектив его обретения. Холдена не устраивает то, что может предложить ему его обычное окружение, не манит карьера адвоката, университетского преподавателя, врача, возможная для юноши его круга. Ему мучительно трудно находить общий язык со сверстниками — “нормальными” молодыми американцами, стандартно стремящимися к жизненному успеху, то есть к комфорту, денежному благополучию, социальному положению.

Холден — нестандартный подросток, чересчур ранимый, легковозбудимый и конфликтный, он явно не вписывается в общество. Это не может не травмировать героя, хотя бы он сам и искал независимости от него и принятой в нем системы ценностей, которую Холден определяет как “липу” (то есть фальшь, показуху). У него нет никаких четких планов на будущее, ему хотелось бы только ловить детей над пропастью во ржи: “Понимаешь, тысячи малышей играют вечером в огромном поле . А я стою на самом краю обрыва, и мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Они играют и не видят, куда бегут , и я ловлю их. Знаю, это глупости, но единственное, чего мне хочется по-настоящему”, — говорит Холден своему самому задушевному другу — десятилетней сестренке Фиби.

Природа и детское сознание, их чистота, цельность и истинность — вот что противопоставляет Холден Колфилд, стихийный романтик и максималист, стандартам материального преуспеяния. Не случайно его волнует вопрос, куда деваются утки в Центральном Парке, оазисе огромного каменного Нью-Йорка, когда их пруд замерзает; не случайно ему не нравятся автомобили — он бы “лучше завел себе лошадь. В лошади, по крайней мере, есть хоть что-то человеческое”.

Не случайны и его утопические жизненные планы — быть “ловцом во ржи” и его способность нормально контактировать только с детьми. Холден сам еще во многом ребенок, несмотря на его высокий рост, седую прядь и “взрослую” привычку к курению. В нем, правда, уже нет детской цельности и ясности, и их утрату герой переживает мучительно; он подсознательно не хочет взрослеть, и это также своеобразный протест против окружающей действительности, которая навязывает ему определенные модели поведения, пичкает его суррогатами и пугает перспективой новой мировой войны. Недаром у Холдена вырывается: “В общем, я рад, что изобрели водородную бомбу. Если когда-нибудь начнется война, я сяду прямо на эту бомбу. Добровольно сяду, честное благородное слово”.

Благополучная жизнь послевоенной Америки, пропущенная через тревожное восприятие героя-тинэйджера, обнаруживает нестабильность, уязвимость и зависимость положения человека в современном мире.

В романе Сэлинджера, как видим, разрабатывается и получает исключительно актуальное звучание целый ряд важных традиций литературы США XIX—XX веков: романтическая традиция идеализации природы и детского сознания, твеновская — показа действительности глазами героя-подростка, традиция лирической центростремительной прозы “потерянного поколения” и другие.

Сэлинджер в большей степени, чем даже битники и другие его сверстники в литературе, повлиял на мироощущение соотечественников, научил их думать и чувствовать нестереотипно, нестандартно и во многом сформировал общественно-активную позицию молодежи следующего десятилетия. Конфликт же с современной действительностью героев произведений “детей” литературы США 50-х остается принципиально неразрешимым. Так и будут кочевать по дорогам Америки неприкаянные молодые люди Керуака — в одиночку, как монахи Дхармы, одной из дзен-буддистских сект, пока не погибнут в случайной потасовке или от чрезмерной дозы наркотиков.

Так и не смогут найти общего языка с другими американцами сэлинджеровские Глассы — семеро детей водевильных актеров-эксцентриков с “говорящей” фамилией (англ. “glass” — “стекло”). Они так и останутся для окружающих опасными чудаками, хотя на самом деле они просто эксцентричны и поандерсоновски “гротескны”. Это чистые и ранимые люди с живой душой, тонким интеллектом и хрупкой психикой. Несмотря на все усилия преодолеть изоляцию, они так и останутся замкнутыми в стеклянных стенках своего внутреннего мира и будут физически страдать при столкновении с окружающей их пошлостью, а самый лучший и ранимый из них — поэт Симор Гласс — добровольно уйдет из жизни. И, наконец, навсегда останется бунтующим подростком в литературе Холден Колфилд, даже если его реальный прототип — молодой американец 50-х — давным-давно остепенился, женился, обзавелся детьми и внуками и стал лояльным членом общества.

► Читайте также другие статьи раздела “Литература XX века. Традиции и эксперимент”:

Реализм. Модернизм. Постмодернизм

Мир человека после Первой мировой войны. Модернизм

Человек и общество второй половины столетия

► Перейти к оглавлению книги “Американская литература”

Парадоксы Дж. Сэлинджера

Сергей Белов

Этот однотомник — почти полное собрание сочинений писателя. Перед нами тот круг произведений, который Сэлинджер издавал и переиздавал, стараясь забыть обо всем остальном, созданном им (в основном в 40-е годы). «Почти полное» — потому что в сборнике нет повести «Хэпворт 16, 1924», написанной в 1965 году (потеря, впрочем, невелика, так как событием повесть не стала). С тех пор Сэлинджер живет затворником, ничего не пишет, точнее сказать, ничего не публикует, не дает интервью, лекций по теории и истории литературы не читает и время от времени становится героем очередного слуха, мифа, апокрифа, которые, однако, довольно-таки быстро опровергаются.

В нашей стране Сэлинджер издавался не раз. Новая книга тем не менее не стала «повторением пройденного». Так, впервые переведена и опубликована повесть «Симор: Введение», являющая собой важную часть саги о Глассах, над которой Сэлинджер работал в последние годы своей писательской деятельности; впервые заговорил, как и положено, дуэтом, цикл «Фрэнни» и «Зуи».

О новых поступлениях, впрочем, в хронологическом порядке. Пока же вернемся к тому, что для читателей всего мира в первую очередь ассоциируется с именем Сэлинджера — к повести «Над пропастью во ржи» (в этом издании она названа «романом», хотя все же «повесть», думается, точнее). Тридцать с лишним лет отделяют нас теперь от первой публикации повести в США и двадцать пять — от появления ее у нас в превосходном переводе Р. Райт-Ковалевой. Менялись поколения критиков и читателей. Не менялось одно: среди тех и других равнодушных, кажется, не встречалось. Повестью зачитывались, ее превозносили, ее решительно отвергали. Главный герой Холден Колфилд привлекал и очаровывал одних, сильно раздражал других, раздражал и очаровывал одновременно — третьих. Даже критики, казалось, забывали о профессиональной сдержанности, читая повесть: радовались и сердились, переживали свои отношения с литературным персонажем как совершенно «взаправдашние». Впрочем, особенно удивляться здесь не приходится. Секрет притягательности повести заключался не только в том, что вместе с ним в повествование ворвалась обжигающая актуальность проблем и конфликтов, прекрасно знакомых по личному опыту тем, кто только-только вступал во взрослую жизнь, драматически воспринимая несоответствие реального ожидаемому, социальной практики идеалам. И тем, кто давным-давно освоился в этой действительности, принял ее условности и правила как нечто само собой разумеющееся, но порой все же ловил себя на том, что привычное и истинное отнюдь не одно и то же, а вовлеченность в круговорот деловой повседневности нет-нет да и обернется глухотой и слепотой к тем мелочам и пустякам, из которых и складываются добротные человеческие отношения.

Что и говорить, поклонников у повести было много больше, чем противников. Холден Колфилд подкупал своей нетерпимостью к «липе», притворству, красивым словам, недоверием к общепринятому, стремлением глядеть на мир самостоятельно, словом, тем, что хотел быть самим собой. Однако сколь живым ни казался бы литературный персонаж, он в то же время является и обобщением, порой символом. Символическое начало в Холдене Колфилде и стало самым настоящим яблоком раздора у его читателей.

Впервые Холден Колфилд заговорил с читателями в начале 50-х годов. В общественном климате США, зажатых в тисках конформизма, всеобщей подозрительности, подогреваемой активностью комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, нежелание сэлинджеровского героя быть «как все» прочитывалось вполне однозначно: как метафора неповиновения, как социальный протест, если угодно, как бунт. При том, заметим, что формально, на основании сюжетно-фабульных данных Холден Колфилд мало соответствовал роли бунтаря.

Подобная интерпретация, основанная на конкретной общественно-исторической ситуации Америки 50-х, дала жизнь любопытной тенденции. Холдена Колфилда нередко ругали или хвалили за те качества и функции, которыми он как эмпирическая личность не обладал, но которыми его наделяли те, кто видел в нем символ протеста, нон-конформизма и т. д. Казалось, что именно таким видит его автор, вроде бы вполне солидарный с героем. Здесь возникал «оптический обман», естественный, если учесть особенности сэлинджеровской прозы. Искренность и контактность Холдена Колфилда как бы заслоняют сдержанную ироничность автора, отнюдь не торопящегося все расставить по своим местам и внести полную ясность.

Холден Колфилд в повести как на ладони со своими минусами и плюсами. Автор же постоянно в тени.

Показательная сцена встречи героя со своим бывшим преподавателем мистером Антолини, который пытается растолковать Холдену ошибочность его отношения к жизни. Холден не слушает, зевает, а потом среди ночи, вдруг заподозрив приютившего его преподавателя в дурных намерениях, сбегает. Взаимоотношения персонажей — наглядный образец взаимонепонимания. Да, речи мистера Антолини всем хороши, если не спросмотреть того, что издерганному и замученному подростку а тот момент не до них — ему бы выспаться, прийти в себя, но педагог увлекся собственным красноречием, забыв о конкретной ситуации. Опасениям Холдена насчет «посягательств» педагога примерно та же цена, что и красноречию последнего: и то и другое неуместно.

Подкупая своей открытостью, Холден Колфилд прямо-таки заставлял смотреть читателей на мир его глазами: «липа», торжество пошлости, черствости и прагматизма, — никому нет дела до того, куда деваются зимой утки в Центральном парке. С другой стороны, прежде чем строго судить взрослый (неподлинный) мир за пренебрежение к уткам (символ подлинности), не мешает подумать о парадоксах романтического сознания, носителем которого выступает герой. При всей своей симпатии к персонажу «солидарный с ним» автор не упускает случая иронически снизить «героический пафос» Холдена Колфилда, подчеркивая разрыв между тем, каков он на словах и на деле. На словах, в области фантазии он и впрямь герой: в воображении лихо расправляется с хамом лифтером, налаживает «правильные отношения» с опротивевшим обществом: подальше от него, побег на запад, жизнь в хижине и пр. Не сразу и замечаешь, что оперирует он — борец против штампов и шаблонов — теми же штампами, только не вульгарно-будничными, а романтическими. В мире «вульгарных фактов» у него все валится из рук. То забудет в метро снаряжение фехтовальной команды, то разобьет пластинку, что купил в подарок сестренке. Гордо бросит «Спокойной ночи, кретины!» своим спящим и не слышащим его однокашникам — споткнется и чуть не свернет шею. Романтики хороши как пророки, судьи, глашатаи, фантазеры, но плохи как исполнители: так и не блеснула своим мастерством фехтовальная команда, выбрав романтика Холдена в капитаны, не дождалась пластинки сестра, да и поверивший в его литературные способности и попросивший написать за него сочинение Стредлейтер получил вещь, может быть, тонкую, оригинальную, только не на тему.

Да и попроси Холдена в реальности «стеречь ребят над пропастью во ржи» — ведь, чего доброго, сбежит, обругав и тех, кто поставил его дежурить, и шумных непослушных малышей — сбежит к новым фантазиям. Нет, «пошлая реальность» не так проста, как представляется тем, кто трактует ее свысока, она при случае умеет наказать за высокомерие.

О бунтарстве Холдена Колфилда говорилось немало, меньше внимания обращали на то, что движение повести — это медленное освобождение героя от слишком поверхностного отношения к жизни. На смену раздражению по любому поводу, скоропалительным суждениям начинает — только лишь начинает — приходить спокойствие, стремление присмотреться, что к чему вокруг и не торопиться с оценками.

У Холдена Колфилда все впереди, и мне кажется, он как живое существо, а не как символ (борца, бунтаря и проч.) не заслуживает ни бурных аплодисментов, ни грозных эпитетов. Состояние запутавшегося в жизни подростка передано Сэлинджером так точно и объективно, что некоторые из специалистов по педагогике и психиатрии взяли на вооружение термин «синдром Холдена Колфилда». Что же касается символа. Опасность принять протест по-колфилдовски за настоящий протест вполне реальна, как реальна угроза не пойти дальше удобного словесного всеотрицания, напоминая юного персонажа пушкинской пародии, который «ничему не хотел порядочно выучиться» и, будучи недовольным грамматикой для народных училищ, вовсе не изучал этот предмет, ибо «ждал новой, философической».

Колфилдовский «бунт» импонировал многим читателям из разных стран, увы, отчасти и потому, что это был весьма приятный, комфортабельный бунт, со всеми атрибутами протеста и автономности, с одной стороны, и полным отсутствием тех неприятностей, что выпадают на долю тех, кто протестует последовательно и всерьез. Игра в протест, пока это весело и не опасно — явление слишком знакомое послевоенной Европе и Америке, чтобы принимать за чистую монету «акции» многих родственников Холдена Колфилда и в литературе и в жизни.

Еще Шервуд Андерсон полемически утверждал высокую человечность своих странных героев, оказавшихся на обочине «организованного общества». В русле такой проблематики и развивалось творчество Сэлинджера, любимые герои которого обладают тонкой душевной организацией и в силу этой утонченности трагически воспринимают законы и правила деловой Америки. Об этом на Западе написаны уже горы книг, социологических и философских работ, поэтому, перечитывая сэлинджеровские новеллы и повести сегодня, спустя десятилетия после их первой публикации, нелегко порой отделаться от ощущения вторичности некоторых сюжетных ходов, характеров, хотя именно проза Сэлинджера в свое время послужила образцом для копирования и тиражирования. Впрочем, это не может заслонить от сегодняшних читателей изящество его почерка, лиричность, органично сочетающуюся с иронической остраненностью, позволяющей ему и быть «внутри ситуации» и наблюдать ее со стороны.

Блестящая техника Сэлинджера — отчасти результат его интереса к философии, религии, эстетике Востока, прежде всего к дзэн-буддизму. Недосказанность, отсутствие однозначных трактовок в его новеллах заставляют вспомнить о важном эстетическом принципе дзэн — о равенстве творческой активности художника и его аудитории. Увидеть, правильно истолковать смысл произведения не меньшая заслуга, нежели непосредственное создание художественного текста. В соответствии с требованиями поэтики дзэн Сэлинджер в своем цикле «Девять рассказов» стремится запечатлеть мимолетное, трудноуловимое (для него прежде всего область эмоций и человеческих взаимоотношений), указать на парадоксальное несовпадение истинного и привычного, которое лишь кажется истинным в силу общепринятости. Кстати, на эту связь с дзэн в англоязычных публикациях указывал эпиграф — коан (философская загадка-вопрос, являющий собой некое парадоксальное наблюдение) японского поэта и художника XVIII века Хакуина Осё: «Известно, как звучит хлопок двух ладоней, но как звучит одна ладонь?» К сожалению, в рецензируемом сборнике этот эпиграф почему-то отсутствует. А коль скоро речь зашла о том, что в сборнике отсутствует, это, думается, в первую очередь — комментарий, проясняющий многочисленные культурно-философские аллюзии в повестях цикла о Глассах. Случайные и не всегда удачные постраничные примечания переводчиков не могут заменить комментарии.

Постулаты дзэн-буддизма стали у «позднего» Сэлинджера орудием критики американской буржуазности, а также многих шаблонов западного сознания. В дзэн он нашел оружие борьбы с рационально-умозрительным отношением к миру. Устами юного вундеркинда Тедди из одноименного рассказа Сэлинджер осуждает западное сознание за слепоту, неумение видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В отличие от большинства мятущихся и неуравновешенных героев Сэлинджера Тедди, отбросивший «одномерную» логику, а с ней и ненужные эмоции, обрел гармонию. Он выше тревог и сомнений, мудрее погрязших в погоне за сиюминутным представителей взрослого мира. Как обычно, автор не выражает открыто своего отношения к герою, хотя многие читатели увидели в Тедди воплощение сэлинджеровского идеала, гармоничной личности. Если это так, то идеал не без изъянов. Рассуждениям Тедди внимаешь не без страха. В новеллах Сэлинджера почти всегда есть дети, и они своим присутствием согревают, вселяют надежду. Тедди много говорит о подлинности и естественности, но сам производит впечатление, хотел того автор или нет, сказать не берусь, чего-то очень неестественного. В его гармонии слишком много «мертвой воды» умозрительности. Да и «антизападная» отрешенность и склонность к созерцанию этого чудо-ребенка парадоксальным образом напоминают все тот же старый добрый западный эгоцентризм: к людям, к их проблемам, радостям и горестям Тедди относится с остраненным любопытством; так он разглядывает апельсинные корки, проплывающие за окном каюты.

Глассы не просто семейство. Это сообщество, братство, орден тех, кто отличается умением тонко чувствовать и переживать. Это рожденный сэлинджеровской фантазией микросоциум, который полемически противостоит «организованному обществу», где царит отчужденность и нет того взаимопонимания, что существует между Глассами.

Критики не раз отмечали, что в этом цикле Сэлинджер особенно настойчиво ищет те ценности, которые, на его взгляд, способны облегчить тонкой, многогранной личности существование в обезличивающей Америке. И тут, однако, не обошлось без парадоксов (нелегко сказать, случайных или вполне осознанных автором). Так, Симор Гласс — своеобразный идеальный герой — этому миру не принадлежит (как, если вдуматься, и полагается настоящему идеалу). Еще в новелле «Хорошо ловится рыбка-бананка», открывшей цикл, он покончил жизнь самоубийством и живет теперь исключительно в воспоминаниях родных. Самоубийство Симора стало итогом его бесплодных попыток наладить отношения с «нормальной повседневностью», которая одновременно и манит Глассов, и очень больно ранит их, повергая в уныние, а то и в отчаяние. Так в отчаянии застает читатель Фрэнни Гласс, которой «надоело!», надоело на каждом шагу сталкиваться с фальшью и самодовольной пошлостью — всем тем, что не давало покоя Холдену Колфилду.

Прав А. Мулярчик, связавший в своей вступительной статье дуэт «Фрэнни» и «Зуи» с проблематикой «Над пропастью во ржи» и отметивший в филиппиках Фрэнни колфилдовские интонации, а в наставлениях ее братьев Зуи и Бадди дидактику мистера Антолини. Бадди вспоминает завет Симора наладить контакт с миром других, возлюбив «Толстую Тетю», то есть ту массовую аудиторию, что обычно внимала программе «Умные ребята», в которой на протяжении многих лет блистали юные Глассы. А. Мулярчик увидел в этом «лишенную всякого высокомерия живую демократическую интонацию». Хочется к этому лишь добавить, что интонация эта для Глассов действенна, так сказать, лишь в теории, слишком уж пошлыми и противными оказываются в их глазах Толстые Тети (и Дяди), когда с ними приходится сталкиваться в повседневной жизни. Симоровский призыв возлюбить весь мир — нет слов — звучит притягательно, только вот беда: все в той же реальной жизни принцип любить всех одинаково, как правило, выливается в подспудное стремление не входить ни в какие социальные, особые отношения с отдельными представителями рода человеческого, не любить никого, в конечном итоге оставаясь единственной реальностью — собственным «я».

Следует вообще заметить, что в этом цикле сэлинджеровская ирония, обычно находившаяся под жестким контролем со стороны автора, исподволь начинает обретать автономию, порой «замахиваясь» на самого Сэлинджера. Читая про Симора Гласса в повестях «Симор: Введение» и «Хэпворт 16, 1924», порой думаешь: «Уж не пародия ли он?» Бадди Гласс уверяет нас в гениальности Симора, великого, хоть и не публиковавшегося поэта, а чудится знаменитое репетиловское: «Но если гения прикажете назвать — Удушьев Ипполит Маркелыч». А почему бы и нет — Симор тоже упражняется в жанре «взгляда и нечто» и уж если что-то и пишет, то не публикует ничего. Интереснее, однако, другое. Настойчивость, с которой Сэлинджер расхваливает элитарных Глассов, гордо высящихся над бескрайними просторами пошлости и бездуховности, заставляет задуматься: почему эта «утонченность» так агрессивно требует всеобщих рукоплесканий? Почему вдруг (не только, между прочим, у Сэлинджера, он здесь подчеркнул и впрямь типическое) так часто нам рекомендуют гениев, которые ничего гениального не совершили (причем дается понять, что не совершили из-за удушающей обстановки, засилья посредственностей)?

Коль скоро Сэлинджер любит аллегории и, как принято говорить, всякого рода «амбивалентности», не будет нарушением правил и неуважением законов, воздвигнутых им в его художественном мире, продолжить аллегорию с Глассами. Как известно, в дословном переводе слово означает «стекло», что понималось интерпретаторами в виде указания на тонкость, хрупкость, ранимость носителей этой фамилии. Не замечалось при этом, однако, что стеклом можно сильно пораниться. О ранимости Глассов написаны диссертации, об их способности наносить повреждения не говорится. Но судьба незадачливой Мюриэль Феддер, невесты, супруги, а затем и вдовы Симора, напоминает о том, что общение с гением не в эстетическом, а в реальном жизненном пространстве — не такая уж приятная штука. Вообще возникает ощущение, что Глассы хотя и страдают от бездуховного окружения, но вообще-то совместными усилиями с их создателем Сэлинджером держат пошлых мещан и обывателей в ежовых рукавицах, изрядно компрометируя их в глазах симпатизирующего им, Глассам, читателя.

Вообще проблема «хрупкости», затронутая Сэлинджером, достаточно актуальна: сколько нам встречается «ранимых», «импульсивных», «не от мира сего», которые при всей своей неприспособленности преуспевают на зависть иным прагматикам. Жалели-жалели человека, предупреждали окружающих, что с ним надо побережнее, а под хрупкостью оказывалась танковая броня и проходимость танковая же. Сочувствуя утонченным Глассам, трудно отделаться от мысли, что их утонченность, материальное благополучие и интеллектуальная независимость — результат их плодотворного сотрудничества с миром пошлости: чуть не с пеленок играя — и не в шекспировских пьесах, а в дурацкой, но очень популярной у Толстых Теть и Дядь программе «Умные ребята», они зарабатывали себе на жизнь и на обучение в колледжах. Существовать на счет «плохого общества», на все лады поругивать его в ощущении собственного превосходства, но тем не менее не расставаться с тем комфортом, что оно обеспечивает, — все это слишком знакомо, чтобы не замечать иронической двусмысленности ситуации Глассов, хотя ирония тут, кажется, существует вопреки намерениям автора.

Автора, впрочем, все равно хочется поблагодарить. Как ни относись к его дзэн-буддистским ориентирам, к ценимым им Глассам, он — как и в повести «Над пропастью во ржи» — говорит интересно, ярко и потому как писатель не проигрывает. Не остались в проигрыше и его читатели, получившие возможность поразмыслить над сэлинджеровской прозой в ее почти полном объеме.

Л-ра: Литературное обозрение. – 1985. – № 2. – С. 61-64.

Ключевые слова: Джером Дэвид Сэлинджер,Jerome David Salinger,«Над пропастью во ржи»,критика на творчество Джерома Сэлинджера,критика на произведения Джерома Сэлинджера,просмотреть критику,просмотреть бесплатно,американская литература 20 века

Сэлинджер Дж.: сочинение

Как звучит хлопок одной ладони

1 января 1919 родился Джером Дэвид Сэлинджер

Сэлинджеровский бум в Америке начался в 1953 году, после того как роман «Над пропастью во ржи» (1951) вышел в дешевом издании. Тогда же вышла его книга «Девять рассказов». И тогда же писатель покинул Нью-Йорк и поселился в Корнише (штат Нью-Хэмпшир), в хижине у ручья, о которой мечтал Холден Колфилд.

Американские 1950-е – это время, когда натуры утонченные и чувствительные изнемогали под тяжестью конформизма, расцветающего в «массовом обществе потребления». Они видели разверстую пропасть между собой и теми, кого они считали «одномерными людьми» (по-русски говоря – быдлом). В моду входили аутсайдеры – битники, странники, хипстеры, «белые негры», просто негры и сэлинджеровские freaks (чудики).

Джером Дэвид Сэлинджер родился в семье преуспевающего коммерсанта (копчености и сыры). Отец был евреем, в матери соединились ирландская, шотландская и немецкая кровь. Мальчиком он остро ощущал свое еврейство и страдал от этого. А когда узнал, что его мать назвалась еврейкой только ради отца, – стал страдать еще сильнее.

Сэлинджер закончил военное училище, там он начал писать. Потом учился в разных университетах, но ни один так и не закончил. В 1939 году отец возил его в Австрию – изучать производство и перевозку колбас. Вместо колбас он выучил немецкий язык, что пригодилось на войне. Первый успех его – премия журнала «Стори» за рассказ «Подростки» (1940).

В 1942-м Сэлинджер пошел в армию. На разбитой трофейной машинке писал рассказы. Участвовал в высадке союзнических войск в Нормандии в июне 1944 года. Познакомился с Хемингуэем (тот был «с лейкой и блокнотом»), который вроде бы сказал ему: «Вы чертовски талантливы!» Как контрразведчик занимался розыском агентов гестапо и допрашивал пленных. Освобождал концлагеря. Попал с нервным срывом в больницу. Говорил, что его преследует запах горящей плоти, и от этого нельзя отделаться…

Как-то ему пришлось допрашивать молодую немку, состоявшую в нацистской партии, – он влюбился, женился и привез ее в Нью-Йорк. Правда, брак был недолгим. «Она ненавидела евреев с той же страстью, с какой он ненавидел нацистов», – объясняет дочь Сэлинджера.

Когда ему было 36, он женился на Клэр: она была моложе его на 15 лет. В этом браке родилась дочь Маргарет и сын Мэтью. В 1966 году они развелись. Когда ему было 53, в его жизни появилась 18-летняя Джойс Мэйнард, журналистка, которая позже напишет книгу об их отношениях. (Забавно, что мать Джойс Мэйнард советовала ей перед первой встречей с писателем одеться как маленькая девочка.) Третья официальная жена будет моложе его на 40 лет. Но юные создания в жизни (и прелестные девочки в его прозе) привлекали Сэлинджера не так, как Гумберта Гумберта. Просто они были ближе к истоку жизни. Да и сам он оставался вечным тинейджером: ранимым, капризным, порывистым. Таким, как герой его главной книги Холден Колфилд.

Его проза воспринималась как «классический образец школы «Нью-Йоркера», с ее канонами завершенности, допускающей различные толкования» (Максуэлл Гейсмар). Опубликоваться на страницах этого журнала значило занять подобающее место в писательской элите, которую, в свою очередь, читает и чтит элита читательская. Журнал ценил Сэлинджера настолько, что печатал не только классические для «Нью-Йоркера» – ироничные, чуть отстраненные, безупречные по исполнению short stories, но и вещи растянутые.

In Russia with love

Первая публикация Сэлинджера в Советском Союзе датирована 1960 годом – тогда в журнале «Иностранная литература» (№11) появился его роман «Над пропастью во ржи» в блистательном переводе Риты Райт-Ковалевой. Но по-настоящему культовым стал «молодогвардейский» (от названия издательства) Сэлинджер (1965 г., 2-е издание 1967 г.). Кроме истории Холдена Колфилда, в книгу входили четыре рассказа из книги «Девять рассказов» и повесть «Выше стропила, плотники» (1955).

На обложке – худенький, коротко остриженный подросток, смотрящий куда-то вдаль. Он трогателен и беззащитен, он не такой, как все, обычный мир слишком вульгарен для него… Русскому читателю мальчик этот напоминал и кадетов Куприна, и Тёму Гарина-Михайловского – такой американский «русский мальчик».

Перевод Райт-Ковалевой был настолько конгениален структуре момента, что книга повлияла и на находящуюся тогда в подростковом возрасте «молодежную прозу», и вообще на обиходный язык. Считается, что емкий и удобный эвфемизм «трахать» попал в широкий обиход именно из Сэлинджера в исполнении Риты Яковлевны.

На Сэлинджера откликнулись и Вера Панова, и Василий Аксенов. «Внезапно, откуда не возьмись, появляется вот такой парень.. И криком своей души заставляет посмотреть на все другими глазами..», – писал Георгий Владимов. В Театре Сатиры Холдена играл молодой Андрей Миронов, он был порывист, слегка истеричен и не снимал красной бейсболки, козырьком назад, – символ инакости.

Советские литературные критики всерьез спорили, был ли гомосеком учитель Антолини? Или он погладил Холдена по голове «просто так»? Допустим, слишком много выпил, разболтался, увлекся… Очень хотелось, чтобы нашелся хоть один взрослый человек, противостоящий «липе» (phony) – любимое словцо Холдена (его можно перевести еще как «туфта» или «лажа»). Русскому читателю было более чем понятно отчуждение Холдена от взрослого – вульгарного! – мира, были понятны все его комплексы, алогичность поведения. Трогательной казалась мечта – ловить детей, играющих у пропасти. (Только какой-нибудь тупой прагматик мог с сарказмом возразить, что лучше мечтать о безопасных местах для детских игр!)

Понятным было и желание убежать, поселиться в хижине у ручья, уйти в монастырь. Или стать глухонемым, и чтобы жена была глухонемая, и чтобы жили они вдали от людей… Холдена до невыносимости раздражала пошлость. Та самая пошлость, о которой с таким отвращением говорил наш Чехов, любимый автор Сэлинджера. Наш Блок. И наш Набоков.

Спустя годы Виктор Пелевин назовёт Холдена совком, «который мучает себя невнятными вопросами вместо того, чтобы с ослепительной улыбкой торговать бананами у какой-нибудь станции нью-йоркского сабвея». И объяснит: «Совок – вовсе не советский или постсоветский феномен. Это попросту человек, который не принимает борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни. Он с брезгливым недоверием взирает на суету лежащего за окном мира, не хочет становиться его частью и […] живет в духе, хотя и необязательно в истине».

В 2008 году роман Сэлинджера вышел в переводе Максима Немцова под названием «Ловец на хлебном поле». Было много шума вокруг. Самые радикальные критики кричали, что Немцов не имел права переводить после Райт-Ковалевой. Но это, конечно, чепуха. Право он имел. А что из этого получилось – особый вопрос. Вот здесь лежат: оригинал, перевод Р. Райт-Ковалёвой и перевод М. Немцова . Можно сравнить.

Первая публикация Сэлинджера в «Нью-Йоркере» появилась в 1948 году. Это был рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка», по внутренней хронологии завершающий сагу о Глассах: в нем Симур, гуру и любимец семьи, кончил жизнь самоубийством.

Глассы (пять братьев и две сестры) – неземные, утонченные, не-такие-как-все существа. Но вот парадокс: вышли они, так сказать, из самого лона масскульта, будучи потомками артистов варьете и циркачей. И сами на протяжении 16 с половиной лет выступали в радиопередаче «Умный ребенок» – усладе обывателя. Более того – Симор заповедал играть, жить, работать и даже чистить каждый день ботинки ради какой-нибудь простой тетки: «у нее ноги в узловатых венах; может быть, рак; сидит она в жутком плетеном кресле, и радио у нее орет целый день… Тетка эта – все люди на свете. Тетка эта – сам Христос».

Американские читатели воспринимали странности Гласов как признак утонченности и уязвимости: чуть тронь – и разобьются. И простодушно относились к ним как к реальным людям. Так, известен случай, когда в Риме один американец позвонил одному литературному критику и взволнованно сообщил, что только что видел в баре мужа Бу-Бу! Женщины, обсуждая неадекватное поведение Фрэнни, сходились на том, что она беременна, и очень её жалели.

Повесть «16-й день Хэпворта 1924 года » – последняя публикация Сэлинджера – появилась в 1965 году в том же «Нью-Йоркере». А по внутренней хронологии – это начало саги о Глассах. Здесь семилетний Симур в 1924 году пишет родным длинное письмо из летнего лагеря. Но одновременно это и конец саги, что явствует из предваряющего письмо объяснения Бадди Гласса с датой «28 мая 1965 г.».

Письмо Симура более чем странное. Мальчуган обращается к родителям в снисходительно поучающем тоне. Предсказывает будущее, свою смерть. Просит прислать невероятный для его возраста набор книг – и тут же их комментирует не по-детски. А чего стоят в устах ребенка пассажи типа: «Вообразите себе роскошную брюнетку… Безупречно стройные ноги с тонкими лодыжками, аппетитный бюст, свежий аккуратный зад и две очень маленькие ступни…». Или: «Конечно, проблема девственности очень деликатная…».

Понятно, что семилетний Симур (так же, как мальчик Тэдди из одноименного рассказа) проживает не первую жизнь (так, он просит прислать ему газеты столетней давности, чтобы прочесть статьи о человеке, с которым тогда переписывался). Но дело не только в этом.
Датировано письмо Симура ернически: «16-го дня 1924 года, или вообще Бог весть когда» (как в «Записках сумасшедшего»). А главное – в какой-то момент осознаешь, что все семь деток (и родители тоже) суть креатуры фантазии Бадди Гласса, писателя. Бадди придумал их для себя так же, как в рассказе «Лапа-растяпа» (1948) девочка Рамона, заброшенный ребенок, придумывает, раздражая взрослых, себе приятелей – сначала Джимми Джиммирино, потом Микки Микеранно.

В этой повести Сэлинджер посмеялся над агиографией семьи Глассов, им же созданной, над идеей кармы, ставшей затасканной (как и дзэн), над всем, что так трогало читателей его прозы. Занавес над «стеклянными людьми» опустился и никогда уже не поднимался.

Тем более что читателям «16-й день Хэпворта 1924 года » не понравился. А критики вообще приняли повесть в штыки. Не исключено, что эта неудача и подвигла писателя на затворничество (к которому он, впрочем, всегда стремился). Но вот еще парадокс: Сэлинджер прятался от людей, однако вся Америка знала его жизнь чуть ли не в малейших подробностях. Из биографий, из воспоминаний его любовницы, его дочери…

«Третьесортный Карма-Йог с примесью Джяна-Йоги»

Писателя привлекало всё альтернативное: католическая мистика, сайентология, оккультизм и оригинальные диеты. Но больше всего — всякие восточные штучки: дзэн-буддизм, веданта, йога и т.д. (см.: Борис Фаликов. «Ради толстой тети». Духовные поиски Дж. Д.Сэлинджера ).

В его текстах легко обнаруживаются восточные следы. Самый наглядный – эпиграф к книге «Девять рассказов» (1953): «Мы знаем, как звучит хлопок ладоней. Но как звучит хлопок одной ладони? – ДЗЭНСКИЙ КОАН». Однако рассматривать его произведения с точки зрения точного соответствия учению дзэн, наверное, всё-таки не стоит. «…корни нашей с Симором восточной философии, если их можно назвать «корнями», уходят в Ветхий и Новый завет, в Адвайта-Веданту и классический Даосизм. И если уж надо выбирать для себя сладкозвучное восточное имя, то я склоняюсь к тому, чтобы назвать себя третьесортным Карма-Йогом с небольшой примесью Джяна-Йоги, для пикантности», – поясняет летописец семьи Бадди Гласс в рассказе «Симор: введение» (1959). И более того: «для изысканного слуха само слово «дзэн» все больше становится каким-то пошлым культовым присловьем».

Так или иначе, но с восточными фенечками писатель играл много и увлеченно. Вот мальчуган Тедди смотрит на апельсиновые шкурки в океанской воде: «Интересно, что я вообще знаю об их существовании. Если б я их не видел, то не знал бы, что они тут, а если б не знал, то даже не мог бы сказать, что они существуют… А они уже начали тонуть… Скоро они будут плавать только в моем сознании. Интересно – ведь если разобраться, именно в моем сознании они и начали плавать…» (рассказ «Тэдди»,1953; ср. с сочинениями Виктора Пелевина).

В прошлой жизни Тэдди, адепт веданты, жил в Индии, занимался духовным совершенствованием, медитировал. Но, связавшись с женщиной, всё прекратил. За что был наказан тем, что в новой жизни родился американским мальчиком. А «в Америке так трудно предаваться медитациям и жить духовной жизнью».

Рассказ «Тэдди» некоторые американские критики почему-то восприняли как шизофренический бред. И вскоре пошли слухи: будто Сэлинджер находится то ли в буддийском монастыре, то ли в психиатрической клинике. Так складывался миф о Сэлинджере. Этот и другие мифы входили в тома интерпретаций его прозы, значительно превышающих объем им написанного.

Когда-то Сэлинджер очень хотел печататься и вкладывал в уста своего героя наставление: «Помни, что тебя будут просмотреть. Расскажи читателю, где ты сейчас. Будь с ним мил, — к т о е г о
з н а е т» . А вот в 1974 году, в интервью «Нью-Йорк таймс» (за всю жизнь он дал три интервью), говорил: «Не публикуешь — и на душе спокойно. Мир и благодать. А опубликуешь что-нибудь — прощай покой!». И еще: «Я люблю писать, но пишу для самого себя».

Ходили слухи, что к концу юбилейного для него 2009 года Сэлинджер готовил новый роман. Однако единственное, чем в миру обозначил себя «корнишский затворник», – это суд с Дж.Д. Калифорнией (псевдоним), написавшим продолжение знаменитого романа – «60 лет спустя. Проходя через рожь». В нем действует некий мистер К. , 76 лет, то есть старый Холден Колфилд. Что глупо: ведь Холден – вечный тинейджер. Как и его создатель.

Значительную часть жизни Джером Д. Сэлинджер провел так, как мечтал Холден Колфилд: он по сути сделался глухонемым. И жил вдали от людей, в хижине у ручья. Там и умер тихой смертью 27 января 2010 года. Говорят, что для себя он писал всё о тех же Глассах – о «стеклянных людях», для которых этот мир слишком груб. И что он наконец понял, как звучит хлопок одной ладони

А мой любимый прикол из Сэлинджера – загадка, которой мальчик Чарльз (в рассказе «Дорогой Эсме – с любовью и всякой мерзостью», 1950) мучает взрослых: «А что говорит одна стенка другой стенке?» И сам, захлебываясь от восторга и смеха, отвечает: «Встретимся на углу!»

Авторский стиль. Как умение писать помогает в жизни

Верю, что каждый может писать хорошо. Обучаю навыкам текстов. Делюсь собственными наработками.

Поиск по содержанию статей:

Последние 3 поста

Разделы

• Биографии мастеров слова (16)
• Блог (238)
  • Автору, писателю (53)
    • Серия: Как написать рассказ: детали, составляющие, фишки. (1)
  • Журналисту (21)
  • Копирайтеру (32)
    • Как создать заголовок. (2)
    • Серия. Продающий копирайтинг (9)
  • Короткие советы о текстах (1)
  • Навыки письма (43)
  • Продажнику/менеджеру по продажам (5)
  • Советы (55)
  • Тексти українською мовою (2)
  • Этапы работы над текстом (15)

• Видео (6)
• Вопросы о текстах (2)
• Выводы недели (6)
• Заметки (10)
• Зарисовки словом (3)
• Интервью (6)
• Книги, которые стоят на моей полке (53)
  • Книги (8)
  • Книги о бизнесе и саморазвитии (2)
  • Книги, которые улучшают стиль. (7)
  • Лучшая мировая классическая литература (14)

• Личное (1)
• Личности (20)
• Маленькие радости (1)
  • Маленькие радости Киева (1)

• Мои новости (1)
• Основные принципы редактуры текста (3)
• Подборки/Серия: Как научиться писать/ (3)
• Работа над собственным стилем. (31)
• Разности/обо мне (7)
• Рейтинги, хит-парады (3)
• Репортажи (2)
• Рецензии на три абзаца (4)
• Тренинги по копирайтингу (2)
  • Проведенные тренинги (1)

Лучшее за год:

Telegram канал

Джером Селинджер — загадка навсегда. Таинственные факты о писателе + возможность просмотреть книгу автора «Над пропастью во ржи».

Сэлинджер – загадка навсегда

Неизвестный затворник

Однажды январским утром, собираясь на работу, я услышал, как в телевизионных новостях диктор благоговейно сообщал о смерти одного известнейшего на весь мир писателя. Мне, на тот момент, имя почившего литературного деятеля ни о чём не говорило. Со своей стороны я даже не потрудился запомнить имя того писателя, хотя определенный интерес к вышеупомянутой личности вызвала информация о беспрецедентном закате его творческой карьеры.

Оказывается: на пике своей известности, признания и славы, писатель, внезапно отгородился от всего мира, и до дня своей смерти пролежал камнем на дне, а это без малого – почти полвека!

Получается, почти как в известной песне Виктора Цоя «Кукушка»:

«В городе мне жить или на выселках. Камнем лежать, или гореть звездой?»

Мы не знаем, томился ли тот писатель выбирая между судьбой звезды на литературном небосклоне или камня с уделом мрачного безмолвия. Доподлинно известно, что он прожил вдали от лоска и блеска суетливых городов, пристального внимания со стороны прессы и поклонников его таланта.

Сэлинджер на обложке журнала TIME.

Невозможность знать причины, порождает всевозможные вопросы

Конечно, новость меня заставила задуматься о возможных причинах затворничества. Возникла ассоциация с одним монархом древности, который, оставив трон, укрылся где-то в глухой деревне. Спустя время, когда к нему пришли с предложением вернуться к управлению страной, то он восторженно парировал их просьбу фразой: «А вы знаете, какую я капусту вырастил?!»…

Размышляя в таком ключе о годах забвения и одиночества писателя-затворника, невольно рождались вопросы:

– выбрав изоляцию, взрастил ли писатель «свою капусту»?

– отдав предпочтение существованию вдали от людей – приобрёл ли он определённые навыки для реализации себя, или окончательно растерял наипоследнийшие искры, похоронив скрытый потенциал и страсть к жизни – в том числе?

Ну и просто хотелось бы знать: что стояло за его решением, и стал ли он счастливым, предавшись одиночеству?

Некий Сэлинджер

Спустя пару лет, по совету друга, я прочитал романа некоего Сэлинджера «Над пропастью во ржи». И когда я решил взглянуть на биографию автора, размещённую в интернете, чтобы дополнительно ознакомится с произведениями писателя…, тут вдруг я обнаружил, что – Джером Сэлинджер и есть тот самый писатель-затворник, о котором я однажды услышал в утренних новостях!

Как служебная овчарка, я напал на давний след, и конечно же захотел открыть для себя причины таинственного затворничества писателя!

Итак, немного фактов о таинственном Сэлинджере!

«Четыре мушкетера» (слева направо): Дж. Д. Сэлинджер, Джек Алтарас, Джон Кинан, Пол Фицджеральд.

Джером Дэвид «Джей Ди» Сэлинджер родился в Нью-Йорке 1 января 1919 года.

Ещё в средней школе начал писать свои рассказы, а первые произведения успел опубликовать до начала Второй мировой войны.

Когда Америка вступила во Вторую мировую войну, Сэлинджер ушёл добровольцем. Известна его запись, сделанная в фронтовом дневнике: «Я чувствую, что я нахожусь в нужное время в нужном месте, потому что здесь идёт война за будущее всего человечества».

6 июня 1944 года сержант Сэлинджер в составе отдела контрразведки 12-го пехотного полка 4-й пехотной дивизии участвовал в высадке десанта в Нормандии. Позже Сэлинджер работал с военнопленными, принимал участие в освобождении нескольких нацистских концлагерей.

После войны Джером Сэлинджер подавал большие творческие надежды и считался как один из самых искусных и многообещающих мастеров американской новеллистики.

В 1951 году Сэлинджер издаёт роман «Над пропастью во ржи», принесший ему успех и любовь читателей во всём мире. За короткий срок было продано беспрецедентные 60 миллионов копий и до сих пор ежегодно реализуется порядка 250 000 экземпляров этой книги.

Книга была запрещена в нескольких странах и некоторых штатах США за депрессивность и употребление бранной лексики, но сейчас во многих американских школах входит в списки рекомендованной для чтения литературы. К 1961 году роман был переведён уже в двенадцати странах, включая СССР. Впоследствии роман был переведён почти на все мировые языки.

В 2005 году журнал Time включил роман в список 100 лучших англоязычных романов, написанных начиная с 1923 года, а издательство Modern Library включило его в список 100 лучших англоязычных романов 20-го столетия.

Пол Фицджеральд и Дж. Д. Сэлинджер с любимыми собаками.

После 1965 года Сэлинджер перестал публиковаться и вёл затворнический образ жизни, отказываясь давать интервью, перестал печататься, сочиняя только для себя. Кроме того Сэлинджер наложил запрет на переиздание ранних сочинений, пресекая попытки издавать его письма.

В последние годы жизни он практически никак не общался с внешним миром, живя за высокой оградой в особняке в городке Корниш, штат Нью-Гэмпшир, и, занимаясь разнообразными духовными практиками

Сэлинджер умер в своём доме в Нью-Гэмпшире 27 января 2010 года в возрасте 91 года.

Произведение «Над пропастью во ржи»

Дж. Селинджер » Над пропастью во ржи»

Итак, роман «Над пропастью во ржи» меня изрядно повеселил, разбавив мой список книг для прочтения, весь наполненный произведениями с серьезной тематикой. Чтобы осознать контраст упомяну, что мной только что было прочитано произведение Генриха Бёлля «Глазами клоуна», написанное от лица разочарованного человека, спивающегося от несправедливости и тягот жизни. И вот – книга Сэлинджера, в чём то диаметрально противоположное, «Клоуну», где епринуждённо-лёгкое, на мой взгляд, повествование велось от лица зелёного-неискушённого юноши!

Первое впечатление: «Над пропастью во ржи» чем-то отдаленно напомнила мне, прочитанную еще в школе книжонку «Заводной апельсин» Энтони Бёрджесса. Хотя конечно сравнение очень приблизительное, потому что персонаж Сэлинджера в сравнении с брутальным разбитным малым из «Апельсина» просто невинный ангел, да и выражения встречаются поприличней.

Насчёт «приличных выражений», тут, скорее всего, дело в переводе, сделанного в советское время, когда старались сильно скрасить ненормативную лексику загнивающего капитализма. Оригинал «Над пропастью во ржи» пестрит бранной речью, как уже было упомянуто в «фактах о Сэлинджере» чуть выше. (Ну и сразу честно признаюсь, что со времен прочтения книги Бёрджесса «Заводной апельсин», я намеренно уклоняюсь от такого рода литературы, где всё испещрено далеко нелитературными фразами).

В целом книга Сэлинджера, несмотря на некоторые пессимистичные фрагменты, оставила приятный осадок. Возможно, прочитай я её лет на 15-20 раньше, то мои ощущения намного сильнее бы совпали с внутренним миром юного Холдена Колфилда – героя «Над пропастью во ржи». Ну, а с позиции своего возраста я только слегка мог объединиться с его переживаниями, но изрядно позабавился развитию событий в романе, насладился особенным стилем автора, ни грамма не пожалев, что прочитал книгу и открыл для себя неизвестного Сэлинджера.

Жена Селинджера с дочерью

Феномен произведения «Над пропастью во ржи»

Если ещё немного сказать о совпадении переживаний читателя с персонажем, то надо отметить, что роман «Над пропастью во ржи» это как раз – феномен!

Оказывается, по всему миру – от домохозяйки до менеджера, находящегося на высоких постах, каждый находил сходство с главным героем романа – юношей Холденом Колфилдом.

Французскому писателю Антуану Сент-Экзюпери приписывают знаменитое изречение «Все мы родом из детства», и оно, как ничто другое, объясняет причину сходства людей, читающих роман «Над пропастью во ржи», с главным персонажем.

Допускаю, что Сэлинджер, заманил миллионную армию читателей именно тем, что дал почувствовать на примере своего героя ту гамму чувств, которую испытывает любой человек в юношеском возрасте. Да, юность забавный период жизни, когда в руках карта, испещрённая надписями «Terra Incognita», внутри созревающей личности – полное отсутствие чётких ориентиров, а впереди лишь вызовы, ограничения, опасности, возможности и, как ожидает «зелёная» душа, – сплошная романтика!

Сэлинджер (второй слева во втором ряду) в Военной академии Вэлли-Фордж.

Действительно: Холден с детства сидит в каждом из нас. Он обнаруживает себя, когда мы переступаем порог во взрослую жизнь, а возможно в чьих-то душах так и не выветривается холденовская наивность, бунт против существующих правил и легковесность восприятия жизни.

Печальные страницы в истории романа «Над пропастью во ржи»

Надо отметить, что, к сожалению, есть примеры, когда роман «Над пропастью во ржи» фигурировал при двух громких убийствах. Одно из них это нашумевший скандал с убийством музыканта Джона Леннона. Убийца знаменитого «битла» Марк Чэпмен, страдавший психическим заболеванием, имел при себе экземпляр книги Сэлинджера и позже неоднократно заявил, что на убийство его подтолкнула книга.

Случай с убийством актрисы Ребекки Шефер, спустя 9 лет после гибели Леннона, был идентичен тем, что при задержании убийцы Роберта Джона Бордо, также страдавшего психическими заболеваниями, был обнаружен роман «Над пропастью во ржи».

На эти факты впоследствии не раз обращали внимание те, кто старался ограничить доступ подростков к произведению Сэлинджера.

Письмо из журнала New Yorker, извещающее об отклонении рассказа Сэлинджера «Рыбак»

Так, что же с затворничеством Сэлинджера?

Насколько мне известно, никому точно не удалось докопаться до причин, заставивших Сэлинджера залечь на дно. Кто-то говорит об увлечении различными духовно-религиозными практиками, подразумевающими уединение. Кто-то отзывается о затворничестве писателя, как о неспособности принять славу и известность. По свидетельству третьих, именно война оставили неизгладимый след в сознании Сэлинджера. Ведь будущий писатель участвовал в освобождении концлагеря и видел весь ужас нацизма, после чего он даже угодил в госпиталь с нервным срывом.

Есть такое выражение: «Иногда нужно стоять, чтобы тебя заметили, а иногда нужно сесть, чтобы тебя ценили». Это справедливо для случаев, когда тебе уже нечего сказать. Допускаю, что Сэлинджеру было что сказать, но писатель ушел в тень, оставшись с недосказаным, став навсегда загадкой. Поэтому вызов нам – познакомится с этой загадкой, прикоснутся к тайне, вкусить неопознанное от Сэлинджера.

Дж. Д. Сэлинджер в 1979 году.

P.s. Ловец на краю пропасти

В романе есть иллюстрация, когда Холден рассказывает о том, чем бы он хотел заниматься. Парень описывает пшеничное поле, раскинувшееся до самого края опасной пропасти, куда могут сорваться беззаботно играющие дети. Поэтому необходим ловец-спасатель, чтобы малыши случайно не сорвались в бездну…

Возможно предназначение книги «Над пропастью во ржи» было, как предостережение тем юным душам, которые в порыве игр рискуют сорваться в бездну. А возможно, что своим поступком затворничества, Сэлинджер дал пример другим, бегающим по ржаному полю жизни, чтобы ни при каких условиях, они не сорвались в пропасть безвестности.

Итак, как и обещали, дарим вам возможность просмотреть книгу «Над пропастью во ржи». Ссылка на скачивание файла — Selendjer_Djerom_Nad_propastyu_vo_rzhi.

Вдохновения в прочтении!

Автор текста: Евгений Панов

Другие полезные ссылки на материалы:

1. Книжные итоги моего 2015 года. Или 40 рецензий на классику. Чтение художественной литературы, часть 1.
2. 7 причин пропросмотреть книгу «Опасное лето» Эрнеста Хэмингуэя, написанную за два года до его смерти.
3. «Гамлет» У.Шекспира. 7 причин, почему стоит его пропросмотреть. А также краткое содержание пьесы и интересные детали + возможность просмотреть книгу
4. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина: краткое содержание, обрисовка спорного образа главного героя, описание русской жизни в романе+ возможность просмотреть книгу и смотреть фильм
5. Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея» — манифест эстетизма. Краткое содержание, биография писателя, цитаты,история написания романа. ( + бонус в конце, возможность просмотреть книгу)
6. «Ночь нежна» Фрэнсиса Скотта Фицджеральда — последний взмах крыльев «королевской бабочки американской литературы» (Серия: Лучшая мировая классическая литература. Часть 3) + в подарок возможность просмотреть книгу.
7. «Анна Каренина» (Лев Толстой): создание, сюжет, персонажи, цитаты. Книга, которая помогает писать лучше. (Серия: Лучшая мировая классическая литература. Часть 2)
8. Книжные итоги моего 2015 года, часть 2. Или 40 рецензий на классику.