Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций: сочинение

Судьбы поэзии «Серебряного века»

«Серебряный век» русской поэзии представлен именами таких известных поэтов, как Н. Минский, И. Анненский, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб, В. Иванов, К. Бальмонт, В. Брюсов, С. Маковский, М. Волошин, Д. Цензор, Г. Чулков, А. Блок, М. Кузмин, Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам, В. Хлебников, В. Маяков­ский, И. Северянин, Н. Асеев, Г. Кржижановский, Д. Бед­ный, И. Бунин, С. Есенин, Р. Ивнев, В. Инбер, Э. Багриц­кий, И. Сельвинский, В. Ходасевич, С. Маршак, А. Эфрос, М. Шагинян, И. Эренбург, М. Цветаева, В. Набоков, Н. Обо­ленский, П. Антокольский. И этот список имен можно было бы еще долго продолжать. Творчество одних поэтов было невероятно популярно лишь в первой четверти XX века, а других уже давно стало классикой русской литературы.

Среди русских поэтов «серебряного века» не было един­ства во взглядах на мир и творчество. И это вполне законо­мерно. Ведь каждый из них, даже самый незначительный, мнил себя демиургом, творцом новой неповторимой Все­ленной. Несмотря на это, многие из них объединялись в кружки и создавали собственные направления. Среди этих направлений были акмеисты, символисты, футуристы, има­жинисты, конструктивисты, социалисты, объединения но­вокрестьянских поэтов, круг поэтов «Знания» и другие.

Самыми заметными, известными и многочисленными яв­лялись символисты. Символизм возник в конце XIX века в европейской литературе. Представители этого литератур­но-художественного направления рассматривали поэти­ческий символ как художественное орудие, более действен­ное, чем образ, которое поможет им проникнуть сквозь покров повседневности к сверхвременной идеальной сущ­ности мира.

В русской литературе к символистам принадлежали Д. Мережковский и его жена 3. Гиппиус, В. Брюсов, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, И. Анненский, В. Иванов, А. Бе­лый, А. Блок. В их поэзии чувствуется напряженное переживание проблемы личности и истории в их таинствен­ной связи с вечностью, с сущностью вселенского мирово­го процесса. В стихотворении «Черный силуэт» И. Анненс­кий говорит:

Для символистов внутренний мир личности становится показателем трагического состояния мира, вместилищем пророческих предощущений близкого обновления через обя­зательное умирание.

Существенная особенность творчества всех символис­тов — неприятие собственнических форм общества, обезду­шивающих человека, скорбь и тоска по духовной свободе.

И у них же — доверие вековым культурным ценностям как единящему началу. Например, у К. Бальмонта — соне­ты «Микель Анджело», «Леонардо да Винчи», «Марло», «Шекспир», «Кальдерон», «Эдгар По», «Лермонтов» в книге «Сонеты солнца, меда и луны».

Самыми заметными среди русских поэтов-акмеистов были Н. Гумилев, М. Кузмин, С. Городецкий, А. Ахматова, О. Ман­дельштам. Мистическому устремлению символистов к не­познаваемому они противопоставили «стихию естества». Ак­меисты проповедовали конкретно-чувственное восприятие «вещного мира», возврат слову изначального смысла.

Самоценность не связанного с реальностью слова-об­раза, фатальную неизбежность антагонизма искусства и го­сударства проповедовали имажинисты — направление, воз­никшее в первые годы после Октябрьской революции. В него входили Р. Ивнев, А. Мариенгоф, В. Шершеневич и С. Есенин, который занимал в группе особую позицию, ут­верждая необходимость связи поэзии с естественной образ­ностью русского языка и стихией народного творчества.

Не менее известным и широким было в русской лите­ратуре «серебряного века» движение футуризма. Его об­щей основой, по выражению Маяковского, было ощуще­ние «неизбежности крушения старья», стремление через искусство предвосхитить и осознать грядущий «всемир­ный переворот» и рождение «нового человечества». С точ­ки зрения футуристов, художественное творчество долж­но было стать не подражанием, а продолжением приро­ды, через творческую волю человека создающей «новый мир, сегодняшний, железный» (К. Малевич). Отсюда — разрушение футуристами условной системы литературных жанров и стилей, попытки на основе живого языка со­здать тонический стих, фонетическую рифму, неограни­ченное словотворчество и словоновшество — вплоть до изобретения индивидуальных диалектов, как у В. Хлебни­кова: Материал с сайта //iEssay.ru

По-разному сложились дальнейшие судьбы русских по­этов «серебряного века». Символисты увидели в русской революции начало свершений своих эсхатологических пред­чувствий. Однако неприятие социального переворота при­вело Д. Мережковского и 3. Гиппиус к эмиграции. Осозна­ние тех же событий как реализации мечты о смене форм культуры и быта сделали А. Блока, В. Брюсова и А. Бело­го сторонниками Октябрьской революции. История футу­ризма закончилась еще до революции, хотя и после Ок­тября существовали литературные группы («Искусство коммуны», ЛЕФ и др.), которые восходили к тому же дви­жению.

Большевистская революция внесла последний штрих в пестрое полотно русского «серебряного века». Но идеи и сам период «серебряного века» не пропали даром. И хотя «барка жизни стала», «песочные часы перевернулись», а звезды в ночном небе сдвинулись с извечных мест и тускло замерцали, они то и дело воскресали в русском поэтическом слове, подавая надежду на скорое духовное возрождение.

Трагизм судеб поэтов “серебряного века”

Поэты “серебряного века” творили в очень сложное время, время катастроф и социальных потрясений, революций и войн. Поэтам в России в ту бурную эпоху, когда люди забывали, что такое свобода, часто приходилось выбирать между свободным творчеством и жизнью. Им пришлось пережить взлеты и падения, победы и поражения. Творчество стало спасением и выходом, может даже бегством от окружавшей их советской действительности. Источником вдохновения стали Родина, Россия.

Многие поэты были высланы за пределы страны, сосланы на каторжные работы, других попросту расстреливали. Но, несмотря на все эти обстоятельства, поэты по-прежнему продолжали творить чудеса: создавались чудесные строки и строфы.

В конце XIX века русская культура вступила в новый, сравнительно короткий, но чрезвычайно насыщенный яркими художественными явлениями этап. В течение примерно четверти века — с начала 1890-х гг. до октября 1917 г. — радикально обновились буквально все стороны жизни России — экономика, политика, наука, технология, культура, искусство. Не менее интенсивно развивалась и литература.

Переход от эпохи классической русской литературы к новому литературному времени отличался далеко не мирным характером общекультурной и внутрилитературной жизни, стремительной — по меркам XIX века — сменой этнических ориентиров, кардинальным обновлением литературных приемов. Особенно динамично в это время обновлялась русская поэзия, вновь — после пушкинской эпохи — вышедшая на авансцену общекультурной жизни страны. Позднее эта поэзия получила название “поэтического ренессанса”, или “серебряного века”.

Главные художественные достижения в поэзии на рубеже XIX и XX вв. были связаны с деятельностью художников модернистических течений — символизма, акмеизма и футуризма.

Символизм — первое и самое значительное из модернистских течений в России. По времени формирования и по особенностям мировоззренческой позиции в русском символизме принято выделять два основных этапа. Поэтов, дебютировавших в 1890-е гг., называют “старшими символистами” (В. Я. Брюсов, К. Д. Бальмонт, Д. Е. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Ф. К. Сологуб и др.). В 1900-е гг. в символизм влились новые силы, существенно обновившие облик течения (А. А. Блок, Андрей Белый (Б. Н. Бугаев), В. И. Иванов и др.). “Вторую волну” символизма называют “младшим символизмом”. “Старших” и “младших” символистов разделял не столько возраст, сколько разница мироощущений и направленность творчества.

Символизм пытался создать новую философию культуры, стремился, пройдя мучительный период переоценки ценностей, выработать новое универсальное мировоззрение. Преодолев крайности индивидуализма и субъективизма, символисты на заре нового века по-новому поставили вопрос об общественной роли художника, начали движение к созданию таких форм искусства, переживание которых могло бы вновь объединить людей. При внешних проявлениях элитарности и формализма символизм сумел на практике наполнить работу с художественной формой новой содержательностью и, главное, сделать искусство более личностным. Символ был главным средством поэтического выражения тайных смыслов, созерцаемых художников.

Акмеизм (от греческого akme — высшая степень чего-либо; расцвет; вершина; острие) возник в 1910-е гг. в кружке молодых поэтов, поначалу близких символизму. Стимулом к их сближению была оппозиционность к символистской поэтической практике, стремление преодолеть умозрительность и утопизм символистических теорий. В октябре 1911 г. было основано новое литературное объединение — “Цех поэтов”. Руководителем “Цеха” стали Н. С. Гумилев и С. М. Городецкий. Из широкого круга участников “Цеха” выделялась более узкая и эстетически более сплоченная группа акмеистов: Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, С. М. Городецкий, О. Э. Мандельштам, М. А. Зенкевич и В. И. Нарбут. Главное значение в поэзии акмеизма приобретает художественное освоение многообразного и яркого мира. Акмеисты ценили такие элементы формы, как стилистическое равновесие, живописная четкость образов, точная композиция, отточенность деталей. В стихах акмеистов эстетезировались хрупкие грани вещей, утверждала “домашняя” атмосфера любования “милыми мелочами”.

Акмеистическая программа ненадолго сплотила самых значительных поэтов этого течения. К началу первой мировой воины рамки единой поэтической школы оказались для них тесны, и каждый из акмеистов пошел своим путем.

Футуризм (от латинского futurum — будущее) возник почти одновременно в Италии и России. Впервые русский футуризм проявил себя публично в 1910 г., когда вышел в свет первый футуристический сборник “Садок судей” (его авторами были Д. Д. Бурлюк, В. В. Хлебников и В. В. Каменский).

Футуризм оказался творчески продуктивен: он заставил переживать искусство как проблему, изменил отношение к проблеме понятности — непонятности в искусстве. Важное следствие футуристических экспериментов — осознание того, что непонимание или неполное понимание в искусстве — не всегда недостаток, а порой необходимое условие полноценного воспитания. Само приобщение к искусству в этой связи понимается как труд и сотворчество, поднимается от уровня пассивного потребления до уровня бытийно-мировоззренческого.

Нелегкие судьбы были у талантливых, интеллигентных, образованных людей, которые занимались наукой и искусством нашей страны. М. А. Цветаева, А. А. Ахматова, Н. С. Гумилев, В. В. Маяковский, С. А. Есенин, О. Э. Мандельштам — у всех этих поэтов была тяжелая судьба, полная потерь и лишений.

Поэт серебряного века

Поэт серебряного века и революция 1917г. (по творчеству Гумилёва)

Щедрый на таланты серебряный век начал свой ход приблизительно с 1880 г., когда Федор Достоевский произнес речь в честь Александра Пушкина. Конец этой литературной эпохи ознаменован речью Александра Блока о том же поэте, состоявшейся в1921 г. Очевиден вопрос: отчего же “век” так короток? И есть ли причинная связь между “преступлением”— революцией и “наказанием” — скорой “кончиной” “серебряного века”?

Творческий путь, жизнь Николая Степановича Гумилева произошли как раз в это время и стали наиболее полным ответом на поставленные вопросы.

Николай Гумилев родился 3-го апреля 1886 года. На дворе в эту ночь была сильная буря, и, по семейным преданиям, старая нянька предсказала: “у Коленьки будет бурная жизнь”.

Учиться Коля начал рано и первоначальное обучение получил дома, в старинной дворянской семье. В семь лет еже читал и писал, а с восьми стал сочинять стихи. В своей ранней любви к чтению он признался в стихотворении “Читатель книг”:

Читатель книг, и я хотел найти

Мой тихий рай в покорности сознанья.

Я их любил, те странные пути,

Где нет надежд и нет воспоминанья.

Чтение книг метафорически уподобляется поэтом “путешествию”. С детских лет у Николая Гумилева и появилась удивительная тяга к странствиям. Он стремится в дальние страны, где еще не ступала нога европейца. Для этой цели он тренировался: много плавал, нырял и стрелял.

В1903 г. Коля поступил в Царскосельскую классическую гимназию, где хорошо учился только по словесности, а по другим предметам — плохо.

После окончания Царскосельской гимназии Николай Степанович поехал в Париж и поступил в Сорбонну. Здесь он слушал лекции по французской литературе, но больше всего занимался своим любимым творчеством. Скоро Париж ему наскучил, и его потянула Африка с ее неисследованными местностями.

Только река от луны блестит,

А за рекой неизвестное племя,

Зажигая костры — шумит.

Возвращаясь из таких экстравагантных путешествий, Гумилев привозил в столицу массу стихов, и впечатлений, которыми всегда живо делился с близкими.

Леопардовая шуба, в которой поэт ходил по Петербургу зимой была изготовлена из шкур двух леопардов, один из которых был убит им самим, а другой туземцами. В ней он обычно шествовал не по тротуару, а по мостовой, и всегда с папиросой в зубах. На вопрос, почему он не ходит по тротуару, Николай отвечал, что его распахнутая шуба “на мостовой никому не мешает”.

Академия наук была заинтересована в исследовательских работах путешественника, и поэтому Гумилев снарядит еще с десяток таких экспедиций. Он побывает в Африке, Индии, Китае, Греции, Испании, Италии…

“Поэт-конквистадор” при всем своем пристрастии к “странничеству” — и “внешнему”, и “внутреннему”, духовному — утверждал прежние, истинные “ценности” в изменившемся мире. Да, на какое-то краткое время он “шатнулся” от церкви, поддавшись декадентским поискам “красоты”, но очень скоро увидел, что христианство, православие не статичные и мертвые институты. Что они, на самом деле, обладают живой динамической духовной полнотой и вполне могут служить базой для художника; художника и православного христианина.

Я — угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во мгле

Я возревновал о славе Отчей,

Как на небесах, и на земле

Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут ясны

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

Вероятно, именно это и обусловило такую исключительную живучесть гумилевских произведений в читательских кругах. Даже беспрецедентное “ТАБУ”, наложенное на его имя, не смогло противостоять массовому интересу “его читателей” к творчеству поэта:

Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца,

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать, что надо.

В1911 г. возникает лит. кружок “Цех поэтов”, ежемесячный журнал “Гиперборей”. “Цех…” В 1912 формулирует новое поэтическое течение — акмеизм. Под знаком северного ветра — гиперборея — объединились Сергей Городецкий, Михаил Кузьмин, Михаил Зенкевич, Георгий Иванов и Николай Гумилев (лидер течения).

Второе (мало прижившееся) название — адамизм (мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь). Термин — от греч. “Акмэ” — ясность, зрелость, расцвет.

Особенности акмеизма — это, во-первых, земная тематика, во-вторых, стремление к экзотике, в-третьих, принятие мира как он есть, то есть мужественный оптимизм, в-четвертых, ясность и логичность изложения, и, в-пятых, точность словоупотребления.

Возник акмеизм как противовес символизму, по сути — на его “обломках”. Там, где символисты стремились к завуалированности, туманности, акмеисты требовали точности.

Гумилев требовал абсолютной ясности и точности в малейших деталях. Он утверждал, что новое направление требует от поэта “большего равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом”. Один из важнейших для символизма вопросов — взаимоотношения между жизнью и смертью, поиск непознаваемого — не привлекает Гумилева. “Мы презираем трусливое загадывание — что будет дальше…”.

Наступил 1914 год — началась война с Германией. Николай Гумилев из-за глаз не был призван, но сам он никак не мог оставаться в тылу. Имея “белый билет”. Гумилев записывается в полк и отправляется на фронт, где он отведал войны.

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко красный мед.

Николай Степанович не был ни ранен, ни контужен, и за свою безумную смелость был дважды награжден георгиевским крестом и направлен во Францию для успокоения наших солдат, бывших там с начала войны.

Итак, георгиевский кавалер встретил сообщение об октябрьском перевороте в Париже, куда был командирован Временным правительством в русский экспедиционный корпус. Важно подчеркнуть, что, как и большинство офицеров русской армии, он оценивал большевистское движение как анархическое и гибельное для России. Словом, он был за законную власть.

В1918 г. Гумилев стремится на родину для того, чтобы быть причастным к совершающимся трагическим событиям истории. И как поэт, и как гражданин.

Ныне широко известны и не требуют комментариев слова Марины Цветаевой о “двойном уроке”, который Гумилев преподнес современникам: “поэтам — как писать стихи, историкам — как писать историю”. Среди ранних “историософских” произведений Гумилева особенно выделяется “Манлий”. Здесь описывается исторический сюжет из жизни Рима кануна гражданской войны, с одной стороны. А с другой — ведь это Россия 1917 года:

Манлий сброшен! Почему же

Шум на улицах растет,

Как жена, утратив мужа,

Мести требует народ.

Семь холмов как звери хмуры

И в смущении стоим

Мы, сенаторы, авгуры,

Чьи отцы воздвигли Рим.

Он оказывается на той грани уничтожения, балансируя на которой особенно остро можно ощутить ход времени и цену жизни.

Восприятие революции и последующего развития отечественной истории ярко передает стихотворение Гумилева “Заблудившийся трамвай” (из сборника “Огненный столп”). Густой, зловещий трагический колорит нагнетается в нем с самого начала, чувство обреченности, гибельности начатого исторического пути пронизывает стихотворение до самого конца. Особенно трагичен дважды повторяемый рефрен:

Остановите сейчас вагон.

Возвращение поэта в пореволюционную Россию было таково, что он не узнал своего Петербурга-Петрограда. Это был мертвый город, несущий смерть всему живому:

Вывеска… Кровью налитые буквы

Гласят — зеленная, — знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвые головы продают.

Революция набирала ход. Она была представлена тривиальным городским трамваем, в котором что-то сломалось. Теперь революция не знала куда ее несет, в чем ее смысл и цель. “Горе! Горе! Страх, петля и яма. ” Никто не властен над ее путем: ни “вагоновожатые”, ни тем более “пассажиры” — “трамвай” заблудился во времени и пространстве.

Это стихотворение положило начало поэтической традиции в русской литературе советской эпохи, воссоздающей символ роковой силы. Таким предстает трамвай у М. Булгакова в романе “Мастер и Маргарита”: он несет смерть Берлиозу, предсказанную Воландом. В романе Бориса Пастернака “Доктор Живаго” герой умирает в тот момент, когда ему удается вырваться из злополучного трамвайного вагона. Платоновский “усомнившийся” Макар едет в переполненном трамвае в “самый центр государства”, где строится “вечный дом из железа, бетона, стали и светлого стекла”, пока не попадает в конце концов в “безумный дом”, где в дальнейшем ему предстоит “бороться за ленинское общебедняцкое дело”.

Но, может быть, больше всего зловещих ассоциаций возникает с образом трамвая у Мандельштама:

Мы с тобою поедем на “А” и на “Б”

Посмотреть, кто скорее умрет…

Здесь все ходит по замкнутому московскому кольцу, и безысходность такого маршрута чуть ли не страшнее, чем у Гумилева.

Если судить по программному стихотворению, то приходит мысль: поэт знал, что возвращается в Советскую Россию, чтобы погибнуть, разделив с родиной ее бедствия и страдания.

Ритм лермонтовского “Мцыри” слышен во многих его произведениях, так как Гумилев — поэт-одиночка, поэт-индивидуалист.

Замечательны по своему два последних стихотворения Гумилева: одно датируется июлем1921 г., другое — августом. Первое уносит автора и его читателей на далекую, выдуманную Венеру:

На далекой звезде Венере

Солнце пламенней и золотистей,

На Венере, ах, на Венере

У деревьев синие листья.

Венера — это мечта об иной, не осуществимой на Земле жизни, более свободной, счастливой:

Всюду вольные, звонкие воды,

Реки, гейзеры, водопады

Распевают в полдень песнь свободы,

Ночью пламенеют, как лампады.

Венера у Гумилева — это образ Рая, неземной антимир, сотканный из явлений и чувств, невозможный на Земле, исключающий страдания, насилие, обиды, порабощение, тревогу.

Даже смерть не страшна на Венере, а приятна, желанна, одухотворенна:

На Венере, ах, на Венере

Нету смерти, терпкой и душной

Если умирают на Венере,

Превращаются в пар воздушный.

Другое стихотворение было написано не то за день, не то за два до ареста; в нем нет намека на политику или социальную действительность. Из стихотворений неясно, к кому оно обращено — то ли к Музе, поэзии, то ли к женщине, возлюбленной, то ли к древней античной богине…

Ясно одно: оно целиком о любви. Явление мистической возлюбленной просто средоточие всего:

А все океаны, все горы,

Архангелы, люди, цветы —

Они в хрустале отразились

Прозрачных девичьих глаз.

Хрусталь глаз возлюбленной — образ земного шара, хрупкой и недостижимой гармонии бытия.

“Дело Таганцева” (речь идет о В. Н. Таганцеве, сыне знаменитого юриста), по замыслу его организаторов, должно было стать акцией устрашения всей творческой интеллигенции. Машина ВЧК работала безотказно: для попавшего в ее зубчатые колеса существовал ничтожно малый шанс выйти целым и невредимым. Собственно, даже было не существенно, кем был тот, кто в ней оказался: поэт или офицер, профессор или диверсант, дворянин или крестьянин. Среди обвиняемых в создании “боевой Петроградской контрреволюционной организации” были крупный химик-технолог М. М. Тихвинский, другой известный химик Горбов (в прошлом ассистент Д. И. Менделеева и ученик Вернадского), профессор Н. И. Лазаревский, крупный юрист, проректор Петроградского университета, а еще 16 женщин (преимущественно жены осужденных). Тринадцатым в списке шел Гумилев Николай Степанович. Обвинен в составлении прокламаций контрреволюционного содержания…”

24 августа был вынесен смертный приговор Н. Гумилеву и еще 60 обвиняемым, а ночью 25 августа1921 г. он вместе с другими участниками “таганцевского дела” был расстрелян на окраине Петербурга-Петрограда (по другим источникам — в пригороде Бенгардовке).

Но судьба поэта была больше чем личная, поэтическая и человеческая трагедия: это апробировалась модель отношения власти, опирающейся на репрессивно-карательный аппарат, с художниками, с литературой и искусством, с культурой в целом.

Главный жизненный принцип, который исповедовал лирик в жизни и поэзии был: “всегда линия наибольшего сопротивления”.

Всю жизнь он посвятил одной мечте — заставить мир “вспомнить” то, о чем никогда не забывал он сам: божественное значение поэзии.

Сочинение-рассуждение о судьбах русской интеллигенции в эпоху революции и Гражданской войны (с опорой на лирику поэтов Серебряного века)

В 1912 году В.И. Ленин писал в своей статье, посвященной памяти А.И.Герцена: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, действовавшие в русской революции. Сначала – дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Его подхватили, закалили революционеры-разночинцы. Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом… Но буря- это движение самих масс. Пролетариат поднялся во главе их и впервые поднял к революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах».

Из этих слов ясно видно, какое огромное значение, даже по мнению Ленина, сыграла интеллигенция в деле революции. Не зря ведь на большевистской газете «Искра» изображены были именно зачинатели русского освободительного движения и первые его жертвы – предводители декабристского восстания. Именно этим просвещенным людям России впервые пришла в голову благородная мысль об освобождении угнетенного народа. Однако как слабы были все их попытки что-то исправить! С течением времени, но остающимся неизменным положением крестьянства, все явственнее звучал революционный марш: «Слушайте, слушайте музыку революции!» (А. Блок «Двенадцать») И, конечно, как верно заметил Ленин, интеллигенция принимала в его зарождении очень большое участие. “Молодые штурманы будущей бури” – так звал Герцен народников-шестидесятников, штурманами настоящей бури стали их последователи. Что ж, последствия ее были необратимы, а сама она была беспощадна, как стихия…

Октябрьская революция 1917 года была событием великим, огромным, эпохальным. Это объективно осознавали люди с противоположными взглядами, в том числе и поэты. В историческом хаосе было невероятно тяжело разобраться, но каждый должен был сделать выбор. После 1917 года тиски новой власти и ее контроля сжимались все сильнее, и времени для самоопределения оставалось совсем немного. У обеспеченных и образованных людей были возможности покинуть страну до начала гонений, но многие все же остались. Поэты Серебряного века, чуткие натуры, живущие в это страшное время, не могли не откликнуться на зов страдающей России. Гибнущей или рождающейся заново?

Пожалуй, самым страшным последствием революции всегда бывает гражданская война – раскол общества, страны, семьи. Война, всегда уносящая тысячи и миллионы жизней, стала еще ужаснее и отвратительнее оттого, что теперь все эти жизни принадлежали одной матери-России. В лирике М. Цветаевой тема гражданской войны зазвучала остро и пронзительно. В цикле стихотворений «Лебединый стан», проникнутом патриотическим пафосом, мы слышим голос женщины, оплакивающей лучших сыновей России – белую гвардию. И это не удивительно, ведь ее муж С.Эфрон был белым офицером, и оттого осмысление революции Цветаевой становится вовсе не политическим, а психологическим, важной темой становится понимание гибели в пламени революции нравственных ценностей целой эпохи прошлого. Цветаева изначально осознавала обреченность белого движения, потому и сопереживала ему. Однако к концу книги цветовые и политические рамки разрушаются, появляется образ матери-Руси, живущий в русской литературе еще со времен образа Ярославны из «Слова о полку Игореве». Мать не знает разницы между своими сыновьями, ее связь с ними гораздо глубже, чем разум может понять: «Из чрева — и в чрево:— Мама!» Этот зов, обращенный к матери, становится лейтмотивом стихотворения «Ox, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!» Для Цветаевой теперь, как для России, не существует красных и белых, но один русский народ:

Белый был — красным стал:

Красным был — белый стал:

Силой материнского чувства лирическая героиня возвышается над братоубийством, а Цветаева специально обращается к стихии родной речи, как символу национального единства. Таков ее способ поэтического выражения неизбывного горя русской судьбы. К сожалению, такое цельное понимание страны присуще было очень немногим, поэтому белое движение и интеллигенция, как проигравшие, вынуждены были спасать уже не страну, а собственные жизни…

В стихотворении О. Мандельштама «Ленинград» поэт как будто вновь открывает для себя родной город, знакомый с детства, «знакомый до слез», который вдруг так сильно изменился. Даже имя ему теперь – Ленинград. Однако в душе поэта он навсегда останется Петербургом, и только так он обращается к нему в своих отчаянных просьбах о спасении, ведь жить в бывшей столице становится действительно опасно: «Петербург! я еще не хочу умирать!». Предчувствие скорой гибели не случайно мучает поэта: он видит, какая судьба его ждет как и многих интеллигентных людей: «И всю ночь напролет жду гостей дорогих,/Шевеля кандалами цепочек дверных.» Новая власть бряцает все теми же кандалами, в которые заковывает инакомыслящих, да и просто порядочных своих граждан. Поэт понимает, что у него нет будущего, стрелка часов жизни для него, как и для всей интеллигенции, начала обратный отсчет. И все же он возвращается в родной город и остается там, ведь здесь у него все еще есть: «адреса, по которым найду мертвецов голоса». И голоса мертвецов – это отнюдь не образное выражение, ведь многие из старых друзей поэта, его спутников юности, уже в могилах. Петербург для Мандельштама имел очень большое значение и не только в творчестве, но и в жизни: поэт предпочел не разлучаться с этим городом даже под угрозой смерти… Совсем другая судьба связала Петербург и В.Набокова, и совсем другим предстает его образ в лирике поэта. В лирической поэме «Петербург» город предстает совершенно другим, чем в стихотворении Мандельштама, и это продиктовано тем, что Набокову пришлось жить и творить в иных условиях. Эта поэма была написана в Берлине в 1923 году, и преобладают в ней мотивы воспоминаний, с которыми с самого начала связано ощущение чуда. Мандельштам пишет о реальном городе, который он видит и чувствует, оттого в его образе Петербурга есть какая-то смертельная бледность – символ скорой гибели. Набоков выстроил свой художественный мир так, что именно воспоминания о России стали лейтмотивом поэмы, поэтому город у него приобретает сказочные, нереальные черты, которыми его наделяет воображение самого вспоминающего, однако без света и чуда родного города для героя нет жизни. Трагизм стихотворения Набокова в невозможности вернуть прошлое: «Ты растаял, ты отлетел»,- так поэт обращается к городу, который покинул и не имеет возможности в него вернуться. Для него Петербург всегда будет жить лишь в памяти и его стихотворениях, как и для многих других эмигрантов. Так два разных образа Петербурга-Ленинграда в лирике двух поэтов становятся символами двух разных точек зрения, двух судеб русской интеллигенции.

Как и Мандельштам, многие не пожелали покидать страну в такое страшное время. «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам»,- заявляет А. Ахматова в 1922 г. Для нее путь, что она избрала, тяжкий путь страданий вместе со своим народом, был единственно возможным. Своей позиции она придерживалась всегда, и именно ее любовь к России и чувство долга перед ней помогали ей даже в моменты слабости: «Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был». В одном стане с Ахматовой оказался и поэт М. Волошин. Я считаю, что деятельность всех интеллигентов и поэтов, не покинувших Россию, объясняется в нескольких строчках его поэмы «Россия». Поэт заявляет, что интеллигент «…В циклоне революций / Размыкан был, растоптан и сожжён». Но завершают поэму две строчки:

И чувствую безмерную винуВсея Руси — пред всеми и пред каждым.

Это и была принципиальная позиция оставшихся, их судьба была печальна и трагична, однако они не могли уехать и спастись именно из-за этого чувства вины, своей ответственности за все то, что постигло Россию. Поэтому все страшное, что происходило в стране, не могло заставить их отвернуться от нее. Они пытались сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь, что-то исправить. В своих стихах они пытались умерить вражду. Волошин открыл в своем доме бесплатный дом творчества. Блок, вероятно осознав ложность его революционной идеологии, отказался от нее и читал лекции для новых граждан страны, пытаясь просветить их. Александр Блок, Анна Ахматова, Михаил Волошин, Осип Мандельштам, Николай Гумилев, Велимир Хлебников и многие другие, как верные мужья, оставались верны своей «жене», как назвал Россию Александр Блок. Почти все эти поэты попали в мартиролог 20 века, продолжив список мучеников русской литературы, начатый еще Пушкиным и Рылеевым.

Однако не менее трагично сложилась и судьба уехавших поэтов. Не все они покинули родину по собственному желанию, но абсолютно каждый хотя бы однажды винил себя за это «предательство». Поэтов эмиграции преследовала тоска и скорбь по России, еще больше страданий приносило осознание того, что творчество их не может быть в данный момент обращено к соотечественникам, но лишь к какому-то гражданину будущего. В основном конфликт их произведений, обращенных к родине, строился на неприятии внутренней политики России и, в то же время, на осознании невозможности жизни вне страны. Для этих поэтов «в послании» неприятие большевизма никогда не означало отсутствие любви к России, без которой они видели свою смерть (стихотворение «Когда ж мы в Россию вернемся…» Георгий Адамович). Но и возвращение на родину также означало бы гибель. На мой взгляд, лучше всего передана эта безнадежная, безвыходная ситуация в стихотворении Владимира Набокова «Расстрел». Мысль о возвращении домой терзает лирического героя во сне, он прекрасно осознает, что для него оно означает смерть, расстрел. Однако, возвращаясь в реальность из сна, он оказывается в мире эмиграции, где ему суждено подвергаться пытке расстрела вечно в своих кошмарах. Герой понимает, что изгнание есть жизнь, за которую надо быть благодарным, но:

Но сердце, как бы ты хотело,

Чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

И весь в черемухе овраг.

Смерть стала бы для героя избавлением от пыток ссылки, смерть на родине стала бы настоящим счастьем, поэтому его сердце так рвется в Россию в тоске смерти и любви, как рвется и сердце самого Набокова и других изгнанных поэтов.

Положение интеллигенции в эпоху революции и гражданской войны было безвыходным, бедственным, безнадежным. В их трагедии драма всей страны, ведь без культурной, интеллектуальной элиты Россия не может гармонично развиваться. Да, как точно отметил Ленин в своей статье, пролетариат и крестьянский класс были истинной силой революции, но ведь именно интеллигенции мы обязаны зарождением русской освободительной борьбы в принципе. Именно они были самыми образованными и талантливыми людьми нашего государства на протяжении веков. А народу, темной силушке, необходимо было образование, которое никто не смог бы им дать, кроме интеллигенции. Поэтам Серебряного века очень ярко и точно удалось передать то состояние, в котором пребывала каждая сторона разделенного русского общества. Интеллигентам пришлось выбирать между нравственным долгом и жизнью, а такой выбор не может принести положительных последствий. Итак, новая власть поставила интеллигенцию в действительно безвыходное положение, заставив наблюдать беззаконие и вседозволенность, царящие в стране, или умереть. Жестокий выбор, трагичная судьба.

ученица 11 класса школы № 606 Пушкинского района

Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций: сочинение

Сайт имеет исключительно ознакомительный и обучающий характер. Все материалы взяты из открытых источников, все права на тексты принадлежат их авторам и издателям, то же относится к иллюстративным материалам. Если вы являетесь правообладателем какого-либо из представленных материалов и не желаете, чтобы они находились на этом сайте, они немедленно будут удалены. Сообщить о плагиате Оценка статьи: (пока оценок нет) Загрузка… Сохранить себе в: Пути и судьбы поэтов серебряного века в эпоху войн и революций: сочинениеСсылка на основную публикацию × × Революция 17-го года – это узловой и переломный момент в миропонимании поэтов своего времени, поставивший перед ними самые острые вопросы нравственного и историософского характера. Ответы на них были предопределены среди представителей религиозной поэзии двумя парадигмальными мировоззренческими предпосылками, характерными для Findesiècle: историческим пессимизмом, взыскующим Апокалипсиса как избавления, и верой в преображение мира и человека в этом мире, в возращение «Золотого века» здесь и сейчас. «В культуре Серебряного века Армагеддон почти реально сталкивается с Царством Божиим, кликушеские вопли и пророчества Конца сливаются с восторженными гимнами приближающемуся небывалому Началу», – писал об этом историк эстетики Виктор Васильевич Бычков. И пророчества о Конце мира, и гимны новому стали глубинной реакцией архаики, национальной мифологии и религиозности на духовный кризис начала века. Выразителями первой точки зрения стали, как правило, консерваторы-ортодоксы и такие поэты, как Максимилиан Волошин, Вячеслав Иванов, Фёдор Сологуб, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, второй – апологеты национальной стихии революции Андрей Белый, Александр Блок, Пимен Карпов и, конечно, все футуристы. Последние в революции видели по преимуществу возвращение к «Золотому веку», приуготовление к эре Святого Духа, путь к теургическому преображению мира. По сути, в учении Маркса они находили чаяния его предшественников, социалистов-утопистов, представителей особенного мистического мессианства (5). Но эти идеи не были чужды и политиков-революционеров. Так, один из первых отцов Церкви Ириней Лионский, сформулировавший учение о тысячелетнем царстве Божьей правды на земле на основе Откровения Иоанна Богослова, признавался наркомом просвещения РСФСР Анатолием Луначарским своим предшественником. «В идеалах своих, в строе своих чувствований, этот великий милленарист является глубоко реалистом» (9), – писал большевик и богостроитель. Александр Блок и Андрей Белый, полные ожиданий новых мистических зорь и необыкновенных мировых потрясений, восприняли революцию как «скифскую» стихию, призванную смести с лица земли буржуазную цивилизацию Запада. Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови – Господи, благослови! (2, стр. 538) Дерзновенное или даже дерзкое обращение Александра Блока к Богу благословить кровопролитие ради общего блага при этом не единственно в русской поэзии. Идея о сакральном оправдании убийства прозвучит позже и в стихотворении Николая Клюева, перефразирующем слова известной молитвы, «Революцию и Матерь света/ В песнях возвеличим» (8, 375), которое наряду с другими произведениями резко отделило его устремления с путями его друга Сергея Есенина. Позже последний прокомментирует известную строку из стихотворения «убийца красный святей потира» как желание благословить убийство «в такие священнейшие дни обновления человеческого духа», какие он видел в революции. Гениальная поэма А. Блока «Двенадцать», венчаемая известными строками об Исусе Христе, возглавляющем шествие красногвардейцев, чинящих повсюду грабежи, стала парадоксальной попыткой увидеть за революцией мистерию Богоявления. Произведение было публично осуждено четой Мережковских, воспринявших октябрьские события как воцарение «царства Антихриста» и торжество «надмирного зла». Известно, что Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус были противниками самодержавия и сами ожидали революции, но при этом надеялись на то, что она будет религиозной, христианской в своей сути. Иной реакцией на Октябрьскую революцию стала поэма «Христос Воскресе» Андрея Белого, где религиозный поэт-мистик оправдывает даже атеизм новой власти, сравнивая его с состоянием покойника, ожидающего воскресения. Это жалкое, жёлтое тело Проволакиваем: Мы – В себя: – Во тьмы И пещеры Безверия, – Не понимая, Что эта мистерия Совершается нами – В нас. (1, 365) Также своего рода ответ на поэмы «Двенадцать» А. Блока и «Христос Воскресе» А. Белого написал известный гностическими мотивами в своих произведениях Фёдор Сологуб. В нём он обращается ко Христу этих поэтов так: Ну что ж, приди, изведай, Чем каждый в мире жив. Не наградим победой Твой пламенный порыв. Питайся нашей жратвой, Пей воду изо рва. Ответим лживой клятвой На все твои слова. Не вынесешь позора Проклятых наших дней, От нас уйдешь ты скоро,- Так уходи скорей! (10) Такой образ «нового мира» в поэзии крайнего эскаписта Фёдора Сологуба был обусловлен во многом неприятиям политики большевиков в отношении авторского права и свободы слова. Поэт, который в целом входил в отношения с революционной средой и большевиками из-за деятельности своей жены Анастасии Чеботаревской, после Октябрьской революции встал в оппозицию новой власти и впоследствии неоднократно пытался покинуть страну. Иначе, парадоксально и неоднозначно, представлена роль русской революции у ещё одного символиста – Максимилиана Волошина. Оценивая её в целом негативно, поэт прозревает в ней Божий промысел о судьбах человечества. Приняв «кровоточащие стигматы чужого зла», то есть Европы с её политическими идеями, либерализмом и марксизмом, Россия «врачует мир». Не нам ли суждено изжить Последние судьбы Европы, Чтобы собой предотвратить Её погибельные тропы. (4, 223) Столь необычное воскрешение мессианской идеи воплощено в образе Руси распятой, уподобляемой то Христу, то его Матери. Идея страдающей Руси противоположным образом выражается в поэзии М. Волошина и Пимена Карпова, прежде всего, в их стихах разнится позиция лирического героя в отношении судеб страны. М. Волошин выступает как пророк, прозревающий таинственные судьбы Отечества, который собирается умереть с ней, не покидая её Голгофы. П. Карпов – как духовидец из народа, сектант, готовый преступить нравственные границы, пролить кровь, чтобы достичь недостижимого, таящегося в глубинах русской души Светлограда, прорубить к нему путь топором. Люблю тебя побеждённой, Поруганной и в пыли, Таинственно осветлённой Всей красотой земли. (4, 177) Со строками из стиха о войне «Россия» коррелирует не только по смыслу, но и по настроению следующий стих П. Карпова: Буйнозвёздную и грозовую Я люблю мою сирую землю… Всё: и пытку её огневую, И печальную радость приемлю. (7, 221) Как у М. Волошина, у П. Карпова мы находим и образ Руси распятой и страдающей, однако муки ей приносит сам лирический герой. Сторона ли моя окаянная, Звезднокормчих – хлыстов сторона, Ты ли, Русь моя обетованная, На пропятие мне отдана? (7, 223) Оба поэта в стихах о революции обращаются к теме трагического раскола русской церкви 17-го века, подчёркивая историческую и даже типологическую связь его с событиями 1917 года. Мысль эта прослеживалась и в творениях философов-современников, например, Николая Бердяева, считавшего, что раскол нанёс удар мессианскому сознанию русского народа и отверз духовную пропасть отчуждения между сословиями, которая с тех пор – и особенно после Петра I – всё только ширилась и ширилась. Типологическая связь двух событий, раскола и революции, подчёркивается сопоставлением образов огня революции и старообрядческих самосожжений. Так, М. Волошин в свой сборник «Неопалимая Купина», где канонический символ Богородицы в виде горящего и несгорающего куста осмысляется как образ распятой и страдающей России, поместил поэму «Протопоп Аввакум». П. Карпов в стихотворении «Самосожженцы», обращаясь то ли ко Христу, то ли к Антихристу, молит: Издыби нас, измучай, кровавый спас. Вырви мясо из икр России! А когда мы, корчась, Сгорим На кострах багровых – Обретём мы На горелых корчагах Золотой Салим… (7, 221) У того и другого революция приводит к буйному пробуждению доселе спавших народных сил и самосознания. Однако для М. Волошина она – испытание, огненное горнило, из которого Россия должна выйти очищенной и обновлённой. Они пройдут – расплавленные годы Народных бурь и мятежей: Вчерашний раб, усталый от свободы, – Возропщет, требуя цепей. Построит вновь казармы и остроги, Воздвигнет сломанный престол, А сам уйдёт молчать в свои берлоги, Царёву радуясь бичу, От угольев погасшего пожара Затеплит ярую свечу. (4, 215) Отчасти восприятию М. Волошина революции созвучно и неприятие нерелигиозного характера русской революции Вячеславом Ивановым, который выразил его в цикле «Стихи смутного времени». Он так же, как и киммерийский затворник, надеется на то, что революция послужит очищению России и искупит прежние несправедливости, в ней господствовавшие. Может быть, это смутное время Очищает распутное племя; Может быть, эти лютые дни — Человечней пред Богом они, Чем былое с его благочинной И нечестья, и злобы личиной. (6) Расходясь в оценках революционных событий 1917 года и действий новой власти, все без исключения поэты впоследствии сошлись в одном – в общем разочаровании относительно своих ожиданий о радикальном преображении мира. Притом это разочарование стоит относить не столько к политическим взглядам художников, которые были у всех различны, сколько к ощущению не состоявшегося или отложенного конца мира, осознанию тщетности своих прошлых надежд. Однако революция также обусловила и порождение нового историософского взгляда, согласно которому страна – после эпохи «романовского ига» – возвращалась на новом витке к московскому, исконному и народному, правлению. Список литературы: 1. Белый А. Стихотворения/ Зав. редакцией Синюков В.И., редактор Тархов А.Е. – М.: Книга, 1988. – 575 с. 2. Блок А.А. Избранные сочинения/ Вступ. Статья и сост. А. Туркова. – М.: Худож. Лит., 1988. – 687 с. 3. Бычков В.В. Эстетика Серебряного века: пролегомены к систематическому изучению // Вопросы философии, 2007, № 8, с. 47-57 4. Волошин М. Лирика. – М.: АСТ: АСТ Москва: Хранитель, 2008. – 315 с. 5. Дугин А.Г. Тамплиеры пролетариата [Электронный ресурс], –http://www.arcto.ru/article/47 6. Иванов Вяч. И. «Может быть, это смутное время…» [Электронный ресурс], – http://www.v-ivanov.it/brussels/vol4/01text/01versus/4_074.htm 7. Карпов П. Пламень. Русский ковчег. Из глубины – М.: Худож. Лит., 1991. 8. Клюев Н. Стихотворения и поэмы / Сост. Швецова Л.К. – Ленинград.: Советский писатель, 1977. 9. Луначарский А.В. Религия и социализм [Электронный ресурс], –https://thecharnelhouse.org/2015/11/06анатолий-луначарский-религия-и-социа-2/ 10. Сологуб Ф.К. «Обутый в грязь земную» [Электронный ресурс], – http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/sologub689.html Михаил СЕУРКО, журналист, филолог Выступление на конференции «Российская цивилизация: история, проблемы, перспективы», 9 апреля 2017 г. Николай Гумилёв – поэт Серебряного века (Школьные сочинения) «Я читаю стихи драконам, водопадам и облакам » Серебряный век — это эпоха развития русской культуры конца 19 — начала 20 века, так называемое русское Возрождение. Он включал в себя различные художественные течения (символизм, акмеизм, футуризм и др.), но при всём их различии эти направления имели нечто общее. Творцы литературы и искусства того времени стремились создать единую картину жизни, понять сокровенные тайны существования земной цивилизации — словом, они хотели «прорваться сквозь быт к Бытию», преодолеть реалистическую прозу прошедшего века. Одним из выдающихся поэтов Серебряного века является Н. С. Гумилёв (1886 – 1921). Он был основателем литературного движения акмеистов, созданного в противовес символизму. В качестве основной идеи акмеизма была провозглашена «прекрасная ясность» в изображении земного, ощутимого мира. Течение это быстро распалось, так как включало в себя слишком яркие и самобытные личности (А. Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ Эксперты сайта Критика24.ру Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации. О. Мандельштам), которые пошли в искусстве каждый своим путём. В творчестве Гумилёва отразились все достоинства и все недостатки Серебряного века. С одной стороны, это постоянный поиск новых тем и образов, с другой – изолированность и оторванность от социальной жизни. Концом эпохи русского Возрождения считается начало периода двух войн и революций, и жизнь Гумилёва закончилась трагически в это время: поэт, творчество которого никак не было связано с политикой, был расстрелян за мнимое участие в контрреволюционном заговоре. Один из первых поэтических сборников Гумилёва вышел в 1908 году и назывался «Романтические цветы»; наиболее известное стихотворение этого сборника — «Жираф», написанное под впечатлением от поездки в Африку в 1907 году. Здесь тонкие душевные переживания героев соотнесены с яркой экзотической природой: Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд И руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далёко, далёко, на острове Чад Изысканный бродит жираф. В 1910 году был опубликован сборник «Жемчуга», вызвавший одобрительные отклики среди критиков, считавших, что поэт «движется к полному мастерству в области формы стиха». Открывает этот сборник стихотворение «Волшебная скрипка», в котором инструмент в руках скрипача является символом жизни, отданной искусству – «вечно должен биться, виться обезумевший смычок». В этот же сборник входил цикл стихотворений под названием «Капитаны», и юношество многих поколений зачитывалось романтическими образами путешественников и искателей приключений: Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвёт пистолет, Так что сыплется золото с кружев Розоватых брабантских манжет. Сборник «Чужое небо» вышел в 1912 году после знакомства с Италией, в котором особенно интересен любовный цикл, посвящённый А. Ахматовой. Две розы – символ любви и символ страсти – открывали этот сборник. К влюблённым всей земли обращался поэт: ищите, и вы найдёте свой розовый рай Где вашей вечной грусти и слезам Целительный предложится бальзам, Где сердце запылает, не сгорая… В 1914 году Гумилёв ушёл добровольцем на фронт, и в его творчестве мы встречаем стихи военной тематики, поражающие выразительностью своих образов: Как собака на цепи железной, Тявкает за лесом пулемёт, И жужжат шрапнели, словно пчёлы, Собирая ярко-красный мёд. В последних сборниках поэта, выходивших 1918-1921 годах, появляются стихи на социальные темы, как, например, стихотворение «Рабочий». После «розоватых брабантских манжет» необычно воспринималась серая рубаха рабочего, отливающего на заводе пулю: Пуля, им отлитая просвищет, Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной. Стих Гумилёва, звонкий, мелодичный, наполненный светом, занимает почётное место в русской поэзии. Сочетание искреннего чувства с философской наполненностью и отточенностью формы вызывает всё больший и больший интерес у его современных читателей. Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем Чтобы вывести это сочинение введите команду /id22511 Внимание! Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter. Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям. Спасибо за внимание. Откроется после 5 декабря. –>