Влияние символизма на ранее творчество Брюсова: сочинение

Символизм Брюсова

В истории русской литературы Брюсов навсегда остался открывателем новых путей, «искателем смутного рая», великолепным мастером стиха, доказавшим, что поэт может передать все многообразие человеческих страстей, все «сокровища», заложенные в чувстве.

Брюсовым создан собственный стиль – звучный, чеканный, живописный. Для него характерно разнообразие форм, их неустанный поиск, стремление обнять в своем творчестве все времена и страны. Брюсов ввел в русскую поэзию образ современного большого города с его людскими толпами и огнями реклам. Брюсову всегда была близка общественно-гражданская тема. Труд, творческие возможности человека, подчиняющего своей воле силы природы, – один из важнейших мотивов поэзии Брюсова.

Для Брюсова характерна поэзия намеков.

Для анализа я выбрала стихотворение «Ночью», т.к. оно наиболее ярко отражает его творчество.

Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,

Грязные крылья по темной почве раскинуты,

Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,

Тянется шея – беззвучная, черная Яуза.

Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.

Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?

Нет! качая грозными крыльями в воздухе,

То приближаются хищные птицы – стервятники.

Падали запах знаком крылатым разбойникам,

Грозен голос близкого к жизни возмездия.

Встанешь, глядишь…а они все кружат над покойником,

В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.

В этом стихотворении Брюсов словно уводит нас в иную реальность, в иное измерение, он противопоставляет Россию с Африкой и сравнивает Москву с самкой страуса. В данном случае самка спящего страуса является символом Москвы. Повторение звуков гр – кр – рск – кр напоминают нам крики страуса. Все это навевает мистический трепет. Брюсов выбрал необычайный для русской поэзии размер – с разным количеством ударных слогов в строчках. Он показывает красоту безобразного (грязные крылья, стервятники, падаль). Мы как будто находимся в нереальном мире, космосе, где царит тишина и покой. В первой строфе через страуса Брюсов проводит аналогию с Москвой, говоря «Грязные крылья по темной почве раскинуты, //Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,//Тянется шея – беззвучная, черная Яуза», он имеет ввиду то, что Москву заполнила грязь и тени заняли все ее пространство. Она устала терпеть всю пошлость, которая заполонила все!

У остальных поэтов, не символистов, символ принимает более аллегоричную форму, форму сравнений; символисты же выходят за рамки аллегорий. У них символ приобретает более обширные границы, принимая при этом самые необычайные формы. В данном стихотворении это отчетливо видно. Брюсов сравнивает Москву со страусом.

Брюсов, как мы знаем, отказывался от чести спросмотреться «вождем символизма». Вместе с тем, по его словам, когда старшие сотоварищи его оставили и «вокруг него группировались все более молодые поколения», он оказался в центре движения.

Но это лишь часть правды. Положение было сложнее. И если в своих эстетических взглядах Брюсов расходился с Мережковским и стремился найти общий язык с молодыми, то он все же в главном расходился и с ними. А в своем поэтическом творчестве, как будет далее показано, Брюсов постоянно вообще вырывался за грани символизма.

Мне кажется, что поэзия Валерия Брюсова стоит как-то особняком от основного потока “серебряного века”. И сам он как личность резко отличается от современных ему поэтов. Он весь городской, кубообразный, жесткий, с хитринкой, очень волевой человек. Этот облик возник у меня после прочтения мемуаров о нем и различных литературоведческих статей, где его имя так или иначе фигурировало. Его не любили, как О. Мандельштама, Вяч. Иванова, И. Северянина или Е. Бальмонта. В нем, видимо, не было определенного личного обаяния. Как, впрочем, нет обаяния в городском пейзаже. Я уверена, что на любой, пусть даже самый красивый город никто не взглянет с таким умилением, как на сельский пейзаж.

Такое направление его творчества было подготовлено семейными традициями. Воспитывали Брюсова, как он вспоминал, “в принципах материализма и атеизма”. Особо почитавшимися в семье литераторами были Н.А. Некрасов и Д.И. Писарев. С детства Брюсову прививались интерес к естественным наукам, независимость суждений, вера в великое предназначение человека-творца. Такие начала воспитания сказались на всем дальнейшем жизненном и творческом пути Брюсова.

Основой поэтической практики и теоретических взглядов молодого Брюсова на искусство стали индивидуализм и субъективизм. В тот период он считал, что в поэзии и искусстве на первом месте сама личность художника, а все остальное — только форма. Другой темой Брюсова стала тема города, прошедшая через все творчество поэта. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна), Брюсов стал, по сути, первым русским поэтом-урбанистом XX века, отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города. Вначале он ищет в городских лабиринтах красоту, называет город “обдуманным чудом”, любуется “буйством” людских скопищ и “священным сумраком” улиц. Но при всей своей урбанистической натуре Брюсов изображал город трагическим пространством, где свершаются темные и непристойные дела людей: убийства, разврат, революции и т. д.

Стихи Брюсова перекликались со стихами сверхурбаниста Маяковского. Брюсов пытается предрекать падение и разрушение городов как порочного пространства, но у него это получается хуже, чем у Маяковского или, например, у Блока. Протест против бездушия городской цивилизации приводил Брюсова к раздумьям о природе, оздоравливающих начал которой поэт не признавал в своем раннем творчестве. Теперь он ищет в природе утраченную современным человеком цельность и гармоничность бытия. Но следует отметить, что его “природные” стихи значительно уступают его урбанистической лирике.

С большой художественной силой миру растворенной в городе пошлости противостоит у Брюсова поэзия любви. Стихи о любви сгруппированы, как и стихи на другие темы, в особые смысловые циклы — “Еще сказка”, “Баллады”, “Элегии”, “Эрот, непобедимый в битве”, “Мертвые напевы” и другие. Но мы не найдем в стихотворениях этих циклов напевности, душевного трепета, легкости. У Брюсова любовь — всепоглощающая, возведенная до трагедии, “предельная”, “героическая страсть”. За Брюсовым, как известно, всю жизнь влачился темный хвост различных сплетен и слухов. Он появлялся в самых шумных ресторанах, имел романы с известными дамами. Во времена новых революционных преобразований в городе наступила довольно неуютная и тревожная жизнь, нищета была всеобщей. Но Брюсов относился к атому с присущим ему сарказмом. Недаром в свое время было написано:

Прекрасен, в мощи грозной власти,

Восточный царь Ассаргадон

И океан народной страсти,

В щепы дробящий утлый трон.

В поэзии Брюсова город неотделим от его личности, и в трагедийности города, прежде всего, чувствуется трагедия самого автора, для которого нередко трагедии превращаются в фарс.

Поэт с живой страстью откликался на все важнейшие события современности. В начале XX века русско-японская война и революция 1905 года становятся темами его творчества, во многом определяют его взгляд на жизнь и искусство. В те годы Брюсов заявлял о своем презрении к буржуазному обществу, но и к социал-демократии проявлял недоверие, считая, что она посягает на творческую свободу художника. Однако в революции Брюсов видел не только стихию разрушения, он воспевал счастливое будущее “нового мира” как торжество “свободы, братства, равенства”:

Поэт — всегда с людьми, когда шумит гроза,

И песня с бурей – вечно сестры.

Стихи Брюсова о первой русской революции, наряду со стихами Блока, являются вершинными произведениями, написанными на эту тему поэтами начала века. А вот в годы реакции поэзия Брюсова уже не поднимается до высокого жизнеутверждающего пафоса. Перепеваются старые мотивы, усиливается тема усталости и одиночества:

Холод, тело тайно сковывающий,

Холод, душу очаровывающий.

Все во мне — лишь смерть и тишина,

Целый мир — лишь твердь и в ней луна.

Гаснут в сердце невзлелеянные сны,

Гибнут цветики осмеянной весны.

Но и в этот период творчества поэт продолжает славить человека-труженика, искателя и созидателя, верит в будущее торжество революции. Послеоктябрьские стихи Брюсова открывают последний период его литературного пути, представленный сборниками “В такие дни”, “Миг”, “Дали”. Поэт ищет новые художественные формы для выражения нового поворота в своем мировоззрении и для воссоздания в искусстве революционной действительности (“Третья осень”, “К русской революции”).

Оригинальное художественное творчество Брюсова не ограничивается стихами. Зная основные классические и европейские языки, Брюсов активно занимался переводами. Он переводил Метерлинка, Верлена, Гюго, Эдгара По, Верхарна, Райниса, финских и армянских поэтов. В Брюсове помимо дара художника жил неукротимый дух исследователя, который искал рационалистические “ключи тайн” к самым сокровенным человеческим чувствам, а также стремился понять причины рождения новых форм в искусстве, логику их развития. Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру; современные читатели благодарны ему за то, что он своим творчеством создавал эпоху “серебряного века”, эпоху блистательных достижений отечественной поэзии.

Своеобразие поэзии В. Я. Брюсова

Школьное сочинение

В конце 90-х годов XIX века в русской литературе возникает новое направление — символизм. Основоположником этого направления считается Валерий Брюсов — поэт, прозаик, переводчик и главный теоретик символизма. Его творчество было настолько новым, непривычным, своеобразным, что, хотя и вызывало в свое время различные толки, ни для кого не могло остаться незамеченным. Как писатель-символист, Брюсов в своей поэзии особое внимание уделял символу, “туманной неясности”, полутонам. Даже сама личность поэта является загадкой для современников, что создает некий ореол таинственности и недоступности всего, что бы он ни делал. Его творчество, как и сама его жизнь, отражает противоречивые искания человека, стоящего на рубеже двух веков. О своеобразии его поэтического мира можно судить по тому, как описывает поэт сам процесс творчества:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

“Кто из художников не знает, что в эти моменты в его душе родятся самые фантастические картины, — писал Брюсов. — С целью внушить читателю то же настроение я могу прибегать к самым сильным, к самым неестественным преувеличениям. ” Само понятие символизма поэт определил как “поэзию оттенков” в противоположность прежней “поэзии красок”.

Тематика творчества В. Брюсова широка и многообразна. Здесь мы встречаем и гимн мечте, и одиночество лирического героя в современном городе, и традиционное обращение к античности, и собственное восприятие поэзии, жизни, любви. Но о чем бы ни писал поэт, главным всегда оставалось его стремление “вызвать в душе читателя совершенно особые движения”, которые он называл “настроениями”. В. Брюсов был убежден в том, что именно символизм должен стать “поэзией оттенков”, “выразить тонкие, едва уловимые настроения” и тем самым “как бы загипнотизировать читателя”.

Поэта всегда волновали события современности. В его душе неизгладимый след оставили первая русская революция 1905-1907 годов и Первая мировая война, рост промышленного производства, строительство и расширение городов, словом, все социально-экономические преобразования, происходившие в стране. Одной из основных тем поэзии Брюсова стала урбанистическая тема.

Поэт чувствовал большую тревогу за судьбу и жизнь города. С одной стороны, он был убежден, что этот “коварный змей с волшебным взглядом” притягивает людей, овладевает их душами и убивает, бросая в объятия нищеты и порока. С другой — понимал, что современный “стальной”, “кирпичный”, “стеклянный” город является центром науки, искусства и прогресса:

Горят электричеством луны

На выгнутых длинных стеблях;

Звенят телеграфные струны

В незримых и нежных руках.

Можно сказать, что Валерий Брюсов, обеспокоенный судьбой и жизнью города, считавший, что тот, совмещая все ужасы цивилизации, сам “подымает” над собой “нож, с своим смертельным ядом”, отдавал должное его красоте, величию, верил в торжество разума и добра:

Я люблю большие дома

И узкие улицы города, —

В дни, когда не настала зима,

А осень повеяла холодом.

Пространства люблю площадей,

Стенами кругом огражденные, —

В час, когда еще нет фонарей,

А затеплились звезды смущенные.

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие, —

В миг, когда песню глубоко таю,

Но в восторге слышу созвучия,

В душе поэта постоянно жила жажда обновления, ожидания счастливых перемен. Погружаясь в романтические мечты, он создавал в своем воображении яркие экзотические картины, ирреальные, неожиданные образы. Реальная жизнь, к сожалению, не могла дать ему те настроения, которые он мечтал испытать. Поэтому, как признавался сам поэт, он искал эти настроения в творчестве и создавал “поэзию, чуждую жизни”, творил свой собственный мир, устремленный к неземной красоте, вечной любви, высокому искусству:

Создал я в тайных мечтах

Мир идеальной природы, —

Что перед ним этот прах:

Степи, и скалы, и воды!

Именно красоту Брюсов считал источником всего лучшего, источником истинного вдохновения. А единственным божеством для поклонения стихотворца является творчество. Поэтому он не замыкался на переживании мрачных минут настоящего, не оглядывался с тоской на прошлое. Он всеми средствами художественного слова и художественного образа стремился приблизить будущее. Тема будущего, космоса все чаще звучит в его стихотворениях (“Сын Земли”, “Детские упования” и др.). в поисках связующего звена истории, в попытках осмыслить закономерности происходящих процессов, предопределить будущее автор старается установить связь времен: между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. И все чаще таким связующим звеном снова оказывается гармонии, красота, единство культуры, людей, природы. Мысли о гармонии, счастье и всеобщем единстве заставляют поэта все чаще обращаться к античному миру, где он находил торжество добра, милосердия, человеколюбия, справедливости—тех жизненных ценностей, которых так не хватало в реальном современном мире.

В традициях античности Брюсов осмысливает всю жизнь. (“Правда вечная кумиров”, “Последний мир”), отдельную личность (“Юлий Цезарь”, “Ассаргадон”), природу. Следуя античной традиции в описании окружающего мира, поэт не просто воспевает природу, ее красоту, естественность и гармоническое совершенство, но и стремится проникнуть в тайный смысл простых, обыденных явлений. Так, весна для Брюсова — символ надежды, мечты, обновления мира:

Что же! Пусть не мед, а горечь тайную

Собрал я в чашу бытия!

Сквозь боль души весну приветствую,

Как прежде, светлой песней я!

“Словно строгий счет мгновений”, проходят облака над землей, а “вечер на лесном пути во всей с иным, далеким, сходен”. Пейзажная лирика Валерия Брюсова отличается ясностью, простотой, образностью. Она и заставляет задуматься о смысле жизни, и позволяет проникнуть в тайны Вселенной, и окутывает небывалым ощущением возвышенного, волшебства, поражает красотой и гармонией:

Волна набегает, узорно

Извивами чертит песок

И снова отходит покорно,

Горсть раковин бросив у ног.

Так же как в описании природы, в описании любовного чувства поэт часто обращается к экзотическим образам, к античным традициям. Подобно художникам далекого прошлого, Брюсов воспевает чувственную любовь, настоящую страсть, пылкие сильные чувства. Хотя при этом в любовной лирике поэта часто звучит мотив обреченности, трагичности:

И ты вошла в неутолимый сад

Для отдыха, для сладостной забавы?

Цветы дрожат, сильнее дышат травы,

Чарует все, все выдыхает яд.

День проскользнет. Глаза твои смежатся.

То будет смерть. — И саваном лиан

Я обовью твой неподвижный стан.

И все же красоту, очарование, прелесть автор стремится видеть абсолютно во всем. “Все семь цветов радуги одинаково прекрасны, — писал он, — и все земные переживания не только счастие, но и печаль, не только восторг, но и боль”. Поэт любил жизнь во всех ее проявлениях, пытался осмыслить, понять, проникнуть в суть всех явлений на земле. Но для своего времени он, его поэзия были не всегда понятны, потому что были необычны, новы. Сам Брюсов осознавал это, потому в предисловии к одной из своих книг писал: “Бедная моя книга. Ты будешь похожа. на безумного певца, который вышел на поле битвы, в дым, под выстрелы, — только с одной арфой. Одни, пробегая, не заметят тебя, другие оттолкнут со словами: “не время!”, третьи проклянут за то, что в руках у тебя не оружие. Не отвечай на эти упреки. Они правы: ты не для сегодняшнего дня. Проходи мимо, чтобы спокойно ждать своего часа”. И поэзия его, книга его жизни дождалась своего часа, прошла через упреки, критику, непонимание. Прошла — для того, чтобы теперь светить людям, очаровывать, покорять, поражать, вдохновлять, волновать сердца. И теперь эта книга по праву заняла свое почетное место на золотой полке русской поэтической классики.

Стремясь постигнуть творчество этого незаурядного человека, нужно прежде всего видеть в нем поэта, о стихотворениях которого А. Блок писал: “Книга совсем тянет, жалит, ласкает, обвивает. долго просижу еще над ней, могу похвастаться и поплясать по комнате, что не всю еще прочел, не разгадал всех страниц, не пронзил сердце всеми запятыми”.

«Влияние символизма на ранее творчество Брюсова»

В процессе самоопределения поэзии Брюсова и его эстетических взглядов очень важным оказалось воздействие на него творчества Эдгара По, отчасти парнасцев, Бодлера и особенно французских символистов, в первую очередь Верлена, а также, в меньшей мере, Малларме. Именно они во многом подсказали Брюсову лирические темы и формы, в которых он мог закрепить то новое, что увидел в себе и в окружающем. Вместе с тем заметно повлияли на Брюсова и его русские современники, представители «нового искусства» – Сологуб, Гиппиус, Мережковский, самый младший и самый близкий к методам новейшей французской поэзии Ал. Добролюбов, Коневской и, более других, восторженно воспринятый Брюсовым Бальмонт.

Символизм или, пользуясь словоупотреблением того,, времени, «декадентство» – явление, связанное с культурой буржуазного общества, переживающего состояние подъема и одновременно кризиса, уходящей от прежних устоев, но не нашедшей новых прочных духовных опор, колеблющейся в своем восприятии бурно изменяющейся действительности, которая в глазах носителей этой культуры теряла привычные контуры, превращаясь в сочетание фрагментов, загадок, намеков, симптомов, страхов и надежд.

Символисты и их читатели сами по себе, по своим социально-психологическим и интеллектуальным корням принадлежали не столько к «хозяевам жизни», зараженным духом тревожного мира, но, главным образом, к ее жертвам или подобным им – «встревоженным», «испугавшимся», «потрясенным», «уединившимся», ушедшим в «игру» или в мечту. Поэтому общественная почва символизма была узкой лишь при его зарождении, но в потенции широкой, охватывающей большой круг «мобилизуемых» им душ. И в развивающейся литературе символизма эта потенция вскоре вполне реализовалась. Символистская литература и примыкавшие к ней течения оказались, как показывает перспектива времени, очень заметными явлениями русской культуры начала века.

Литература символизма как порождение общественного сознания впервые возникла в Западной Европе, а в начале 90-х годов, под прямым воздействием Запада, распространилась и в России. Отсюда – склонность русского символизма конца века к сближению с европейской культурой, его стремление пересадить в Россию традиции зарубежной символистской поэзии и созвучной ей идеалистической философии.

Ранний русский символизм проявил себя как литературное течение активное, нетерпимое к своим противникам и вместе с тем хорошо вооруженное в культурном отношении. Символизм объявил войну материалистическому мировоззрению, неправомерно объединяя его с позитивизмом, а также реалистическому методу в литературе. Он боролся за «расширение художественной впечатлительности», основанное на субъективно-импрессионистическом подходе к искусству. Символисты 90-х годов отстранялись от демократической идеологии предшествующих поколений русской интеллигенции, видя в этой идеологии препятствие к свободному проявлению суверенной личности или, говоря на языке нашего времени, угрозу отчуждения личности от самой себя. Вместе с тем они отворачивались от социальных вопросов и, выдвигая лозунги идеалистической эстетики, признавали главным содержанием поэзии вечные темы: природу, мироздание, любовь, смерть, искусство, религию. Даже в том случае, когда авторы, представлявшие «новое искусство», обращались к бытописанию (Сологуб), косность мещанского быта понималась ими как вечная категория, как проявление «мирового зла». Анархический бунт декадентско-символистской литературы 90-х годов против пошлости и бездушности буржуазного общества, сам по себе искренний и горячий, был оторван от гражданской традиции и лишен конструктивного общественного содержания. Этот бунт расшатывал не только косные устои старого мира, ослабляя его «круговую поруку», но и организованное сопротивление этому миру. Какие бы мятежные декларации ни выдвигали символисты, их мятеж в ту пору касался лишь их самосознания и индивидуального поведения личности, способствуя ее разобществлению.

Подготовленный лирикой Фета и поэтов 80-х годов, стоявших в стороне от общественно-демократической тематики, Валерий Брюсов с 1892-1893 годов, как уже говорилось, решительно поворачивает к символизму. Одной из важных особенностей ранней поэзии Брюсова является двойственность ее литературной ориентации. Его поэзия в равной мере зависит от русской традиции- главным образом лирики Фета – и от французских влияний (символисты). Обе линии – русская и французская сосуществуют у молодого Брюсова, перекрещиваются и взаимодействуют.

В то время ни стихи, ни статьи Брюсова не могли быть терпимы в русских журналах и издательствах и ему приходилось надеяться на будущий успех и пока на свою собственную издательскую инициативу. В 90-х годах он печатал свои сочинения и свои издания собственными силами на собственные средства. В 1894-1895 годах Брюсовым были составлены и опубликованы три тоненькие тетрадки стихотворных сборников «Русские символисты», в которых он помещал свои стихи и переводы, а также стихи близких ему по литературным устремлениям поэтов-любителей.

Влияние символизма на ранее творчество Брюсова

В процессе самоопределения поэзии Брюсова и его эстетических взглядов очень важным оказалось воздействие на него творчества Эдгара По, отчасти парнасцев, Бодлера и особенно французских символистов, в первую очередь Верлена, а также, в меньшей мере, Малларме. Именно они во многом подсказали Брюсову лирические темы и формы, в которых он мог закрепить то новое, что увидел в себе и в окружающем. Вместе с тем заметно повлияли на Брюсова и его русские современники, представители “нового искусства” – Сологуб, Гиппиус, Мережковский, самый младший и самый близкий к методам новейшей французской поэзии Ал. Добролюбов, Коневской и, более других, восторженно воспринятый Брюсовым Бальмонт.

Символизм или, пользуясь словоупотреблением того,, времени, “декадентство” – явление, связанное с культурой буржуазного общества, переживающего состояние подъема и одновременно кризиса, уходящей от прежних устоев, но не нашедшей новых прочных духовных опор, колеблющейся в своем восприятии бурно изменяющейся действительности, которая в глазах носителей этой культуры теряла привычные контуры, превращаясь в сочетание фрагментов, загадок, намеков, симптомов, страхов и надежд.

Символисты и их читатели сами по себе, по своим социально-психологическим и интеллектуальным корням принадлежали не столько к “хозяевам жизни”, зараженным духом тревожного мира, но, главным образом, к ее жертвам или подобным им – “встревоженным”, “испугавшимся”, “потрясенным”, “уединившимся”, ушедшим в “игру” или в мечту. Поэтому общественная почва символизма была узкой лишь при его зарождении, но в потенции широкой, охватывающей большой круг “мобилизуемых” им душ. И в развивающейся литературе символизма эта потенция вскоре вполне реализовалась. Символистская литература и примыкавшие к ней течения оказались, как показывает перспектива времени, очень заметными явлениями русской культуры начала века.

Литература символизма как порождение общественного сознания впервые возникла в Западной Европе, а в начале 90-х годов, под прямым воздействием Запада, распространилась и в России. Отсюда – склонность русского символизма конца века к сближению с европейской культурой, его стремление пересадить в Россию традиции зарубежной символистской поэзии и созвучной ей идеалистической философии.

Ранний русский символизм проявил себя как литературное течение активное, нетерпимое к своим противникам и вместе с тем хорошо вооруженное в культурном отношении. Символизм объявил войну материалистическому мировоззрению, неправомерно объединяя его с позитивизмом, а также реалистическому методу в литературе. Он боролся за “расширение художественной впечатлительности”, основанное на субъективно-импрессионистическом подходе к искусству. Символисты 90-х годов отстранялись от демократической идеологии предшествующих поколений русской интеллигенции, видя в этой идеологии препятствие к свободному проявлению суверенной личности или, говоря на языке нашего времени, угрозу отчуждения личности от самой себя. Вместе с тем они отворачивались от социальных вопросов и, выдвигая лозунги идеалистической эстетики, признавали главным содержанием поэзии вечные темы: природу, мироздание, любовь, смерть, искусство, религию. Даже в том случае, когда авторы, представлявшие “новое искусство”, обращались к бытописанию (Сологуб), косность мещанского быта понималась ими как вечная категория, как проявление “мирового зла”. Анархический бунт декадентско-символистской литературы 90-х годов против пошлости и бездушности буржуазного общества, сам по себе искренний и горячий, был оторван от гражданской традиции и лишен конструктивного общественного содержания. Этот бунт расшатывал не только косные устои старого мира, ослабляя его “круговую поруку”, но и организованное сопротивление этому миру. Какие бы мятежные декларации ни выдвигали символисты, их мятеж в ту пору касался лишь их самосознания и индивидуального поведения личности, способствуя ее разобществлению.

Подготовленный лирикой Фета и поэтов 80-х годов, стоявших в стороне от общественно-демократической тематики, Валерий Брюсов с 1892-1893 годов, как уже говорилось, решительно поворачивает к символизму. Одной из важных особенностей ранней поэзии Брюсова является двойственность ее литературной ориентации. Его поэзия в равной мере зависит от русской традиции – главным образом лирики Фета – и от французских влияний (символисты). Обе линии – русская и французская сосуществуют у молодого Брюсова, перекрещиваются и взаимодействуют.

В то время ни стихи, ни статьи Брюсова не могли быть терпимы в русских журналах и издательствах и ему приходилось надеяться на будущий успех и пока на свою собственную издательскую инициативу. В 90-х годах он печатал свои сочинения и свои издания собственными силами на собственные средства. В 1894-1895 годах Брюсовым были составлены и опубликованы три тоненькие тетрадки стихотворных сборников “Русские символисты”, в которых он помещал свои стихи и переводы, а также стихи близких ему по литературным устремлениям поэтов-любителей.

Влияние символизма на ранее творчество Брюсова

В процессе самоопределения поэзии Брюсова и его эстетических взглядов очень важным оказалось воздействие на него творчества Эдгара По, отчасти парнасцев, Бодлера и особенно французских символистов, в первую очередь Верлена, а также, в меньшей мере, Малларме. Именно они во многом подсказали Брюсову лирические темы и формы, в которых он мог закрепить то новое, что увидел в себе и в окружающем. Вместе с тем заметно повлияли на Брюсова и его русские современники, представители «нового искусства» – Сологуб, Гиппиус, Мережковский, самый младший и самый близкий к методам новейшей французской поэзии Ал. Добролюбов, Коневской и, более других, восторженно воспринятый Брюсовым Бальмонт.

Символизм или, пользуясь словоупотреблением того,, времени, «декадентство» – явление, связанное с культурой буржуазного общества, переживающего состояние подъема и одновременно кризиса, уходящей от прежних устоев, но не нашедшей новых прочных духовных опор, колеблющейся в своем восприятии бурно изменяющейся действительности, которая в глазах носителей этой культуры теряла привычные контуры, превращаясь в сочетание фрагментов, загадок, намеков, симптомов, страхов и надежд.

Символисты и их читатели сами по себе, по своим социально-психологическим и интеллектуальным корням принадлежали не столько к «хозяевам жизни», зараженным духом тревожного мира, но, главным образом, к ее жертвам или подобным им – «встревоженным», «испугавшимся», «потрясенным», «уединившимся», ушедшим в «игру» или в мечту. Поэтому общественная почва символизма была узкой лишь при его зарождении, но в потенции широкой, охватывающей большой круг «мобилизуемых» им душ. И в развивающейся литературе символизма эта потенция вскоре вполне реализовалась. Символистская литература и примыкавшие к ней течения оказались, как показывает перспектива времени, очень заметными явлениями русской культуры начала века.

Литература символизма как порождение общественного сознания впервые возникла в Западной Европе, а в начале 90-х годов, под прямым воздействием Запада, распространилась и в России. Отсюда – склонность русского символизма конца века к сближению с европейской культурой, его стремление пересадить в Россию традиции зарубежной символистской поэзии и созвучной ей идеалистической философии.

Ранний русский символизм проявил себя как литературное течение активное, нетерпимое к своим противникам и вместе с тем хорошо вооруженное в культурном отношении. Символизм объявил войну материалистическому мировоззрению, неправомерно объединяя его с позитивизмом, а также реалистическому методу в литературе. Он боролся за «расширение художественной впечатлительности», основанное на субъективно-импрессионистическом подходе к искусству. Символисты 90-х годов отстранялись от демократической идеологии предшествующих поколений русской интеллигенции, видя в этой идеологии препятствие к свободному проявлению суверенной личности или, говоря на языке нашего времени, угрозу отчуждения личности от самой себя. Вместе с тем они отворачивались от социальных вопросов и, выдвигая лозунги идеалистической эстетики, признавали главным содержанием поэзии вечные темы: природу, мироздание, любовь, смерть, искусство, религию. Даже в том случае, когда авторы, представлявшие «новое искусство», обращались к бытописанию (Сологуб), косность мещанского быта понималась ими как вечная категория, как проявление «мирового зла». Анархический бунт декадентско-символистской литературы 90-х годов против пошлости и бездушности буржуазного общества, сам по себе искренний и горячий, был оторван от гражданской традиции и лишен конструктивного общественного содержания. Этот бунт расшатывал не только косные устои старого мира, ослабляя его «круговую поруку», но и организованное сопротивление этому миру. Какие бы мятежные декларации ни выдвигали символисты, их мятеж в ту пору касался лишь их самосознания и индивидуального поведения личности, способствуя ее разобществлению.

Подготовленный лирикой Фета и поэтов 80-х годов, стоявших в стороне от общественно-демократической тематики, Валерий Брюсов с 1892-1893 годов, как уже говорилось, решительно поворачивает к символизму. Одной из важных особенностей ранней поэзии Брюсова является двойственность ее литературной ориентации. Его поэзия в равной мере зависит от русской традиции- главным образом лирики Фета – и от французских влияний (символисты). Обе линии – русская и французская сосуществуют у молодого Брюсова, перекрещиваются и взаимодействуют.

В то время ни стихи, ни статьи Брюсова не могли быть терпимы в русских журналах и издательствах и ему приходилось надеяться на будущий успех и пока на свою собственную издательскую инициативу. В 90-х годах он печатал свои сочинения и свои издания собственными силами на собственные средства. В 1894-1895 годах Брюсовым были составлены и опубликованы три тоненькие тетрадки стихотворных сборников «Русские символисты», в которых он помещал свои стихи и переводы, а также стихи близких ему по литературным устремлениям поэтов-любителей.

Русский символизм в творчестве Брюсова

Вперед, мечта, мой верный вол!
Неволей, если не охотой!
Я близ тебя, мой кнут тяжел,
Я сам тружусь, и ты работай!
Строки, взятые как эпиграф, были написаны Брюсовым в 1902 году, когда вся читающая Россия видела в нем лидера русского символизма, истинно декадентского поэта. Однако в этих строках мечта, долженствующая по расхожим канонам декаданса парить, прорываться в иррациональное, ловить уходящие, ускользающие образы, обращается в тяжко влекущего свой груз вола.

Русский символизм был прочно связан в читательском представлении с визионерством, неустойчивостью и туманностью чувств, мнений, красок, со стремлением уловить нечто запредельное, с мистицизмом. У Брюсова можно встретить немало стихов, казалось бы отвечающих таким представлениям, стихов, где поэтизируется одиночество, отъединенность человека в людском море, духовная опустошенность. Но даже в первые годы творческого пути у него нередки стихи о “молодой суете городов”, ему свойственна четкая картинность, фламандская живописность в передаче жизненных впечатлений и исторических образов.
Этот контраст, соединение, казалось бы несоединимых черт представляет собой одну из особенностей брюсовской поэзии и его творческого пути.

Быть может, никто из русских поэтов столь быстро и остро не почувствовал бесперспективность символизма, ограниченность его литературной программы; но именно Брюсова критика нарекла классиком символизма. Причем это суждение держалось и тогда, когда символизм был давно мертв, сообщество поэтов, его исповедовавших, распалось, а сам Брюсов четко объяснил свое отношение к нему и причины перехода на иные литературные позиции. Правда, Брюсов давал немало оснований для подобных утверждений. Обращаясь к новым темам, властно раздвигая горизонты поэтического творчества, открывая новые возможности стиха, он в то же время оставался адептом тех учений, от которых сам же уходил.

Три с небольшим десятилетия продолжалась его творческая жизнь. Брюсов умер, когда ему едва минуло пятьдесят лет. За эти относительно короткие годы он прошел необычайно яркий путь. Один из самых рьяных участников разного рода декадентских изданий и манифестаций, он позже сближается с М.Горьким, после революции открыто переходит на сторону победившего народа, не только принимает совершившийся исторический поворот, но становится одним из активных строителей новой жизни, вступает в Коммунистическую партию, ведет большую работу по организации издательского дела, подготовке литературных жанров, налаживанию литературной жизни в молодой Советской стране.

Есть нечто общее, что соединяло между собой все этапы творческого пути этого выдающегося писателя. Убежденность в неумирающей ценности завоеваний человеческого духа , вера в силу человека, уверенность в его способности преодолеть все сложности жизни, разгадать все мировые загадки, решить любые задачи и построить новый мир, достойный человеческого гения,- неизменно одушевляли Брюсова. Он оставался верен этим представлениям- не только как содержательной, сюжетной линии творчества , но как позиции, точке зрения на историю и современность – оставался верен всю свою жизнь.

Одной из первых книг, выпущенных “Скорпионом”, стал сборник Брюсова “Третья стража”. Ставшие самыми известными и популярными стихи этой книги были объединены в раздел “Любимцы веков”. Этот заголовок будет встречаться не раз в его последующих сборниках. Практически в каждом сборнике будет появляться раздел или цикл стихотворений, посвященных истории.

В “Третьей страже” перед нами проходят древняя Ассирия, Двуречье, Египет, Греция, Рим, европейское средневековье и Возрождение, первые века отечественной истории, наполеоновская эпопея. Под пером поэта возникают и реальные исторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных эпох, долженствующие выразить характерные черты своего времени. Стихи Брюсова написаны по-разному: одни – как бы от лица самих героев (“Клеопатра”, “Цирцея”), другие – от имени автора, словно бы ставшего свидетелем тех или иных событий (“Скифы”, “Данте в Венеции”), или в виде размышлений поэта о судьбе иных цивилизаций и героев прошлого. Но все эти стихи меньше всего напоминают реконструкцию прошлого; стремление поэта вовсе не в том, чтобы рисовать картины на исторические темы. В них ощутимо бьется пульс современности. Безумцы и поэты наших дней. В согласном хоре смеха и презренья Встречают голос и родных теней,- так начинает Брюсов свое стихотворение об одном из своих любимых героев – Данте.

Героев Брюсова объединяет ясность и определенность характера, дерзновенность мысли, преданность избранному пути, страстность служения своему призванию и своему историческому назначению. Брюсова привлекает сила ума и духа этих людей, дарующая им возможность возвыситься над сиюминутными будничными заботами и мелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к новым рубежам. Правда, герои Брюсова всегда одиноки, ими движет рок, или личная жажда познания, или страсть к власти. Никому из них не свойственно чувство служения людям, никто не идет на самопожертвование .

В “Третьей страже” Брюсов продолжает развивать урбанистическую тему, основы которой были заложены в ранних сборниках. Он любуется городом, прямо говорит:

Я люблю большие дома
И узкие улицы города,

но это не заглушает для него режущих диссонансов, не закрывает давящей, античеловечной сути жизненных отношений, жизненного неустройства. Доминирующее ощущение – одиночество, мертвенность обстановки. Город подчиняет себе человека, подавляет его, делает беззащитным и слабым. В брюсовских стихах варьируются строки: “В ущелье безжизненных зданий”, “Среди неподвижных зданий”. Мертвыми он называет дома, мертвенно-бесстрастными – улицы. Его начинает преследовать видение мертвого города, конца света, не то чтобы бренности, а обреченности жизни. Современный мир представляется незавершенным зданием, где по шатким строительным лесам двигаются растерянные, не ведающие смысла этого блуждания люди.

Спустя 3 года после появления “Третьей стражи”, в конце 1903 года, вышел следующий сборник Брюсова – “Городу и миру”(“Urbi et Orbi”). Вспоминая в “Третьей страже” свои первые выступления в печати, Брюсов писал:
Далеко первая ступень.
Пять беглых лет как пять столетий.

Еще более далекими видятся эти годы ему сейчас. Он повторяет: ”Давно ушло начало”, и на то, “чем прежде был”, смотрит уже как бы со стороны.

Надо сказать, что в эти годы произошли серьезные перемены в самом лагере символистов. Наряду с так называемыми “старшими” символистами (Бальмонт, Сологуб) возникли новые имена. В московских литературных кружках начал все чаще появляться сын известного математика профессора Н.В.Бугаева , студент естественного отделения математического факультета Московского университета Борис Бугаев (литературную известность он получил под псевдонимом Андрей Белый); в Петербурге, а потом и в Москве заговорили о молодом поэте Александре Блоке; в среду символистов вошел племянник известного философа Вл. Соловьева Сергей Соловьев и другие. Их стали называть “младшими” символистами. Между ними и Брюсовым изначально обнаружились существенные разноречия. В обращенном к этой группе стихотворении ( оно так и было названо – “Младшим”) Брюсов писал:

Они Ее видят! Они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.

А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.

По свидетельству одного из близких знакомых Брюсова П.Перцова, стихотворение было написано после длительного разговора о только-только появившихся первых стихах Блока. Та, которую они видят и слышат, – это Вечная Женственность, Прекрасная Дама, Мировая Душа. Услышать ее – значит приобщиться к некоему иррегальному свету, который озарит душу поэта поведет ее за собой, даст возможность достичь высшего знания и высшей гармонии, очищения души. Эти мистические упования рационалист Брюсов разделить никак не мог. Поэтому он рисует себя за оградой, говорит о непонятном свете, о том, что напрасно ищет не небе звезду, что не в силах сорвать тяжелые запоры, чтобы проникнуть в храм, где твориться священное действо. “Младшим” было написано в начале 1903 года, когда едва начиналась литературная жизнь этих писателей. Пока это еще не выявленное, не прояснившееся противостояние, но сам факт внутреннего разъединения говорит о многом.

Если от “младших” Брюсова отделяет их мистицизм, нездешний свет, который они стремятся ощутить и увидеть, то не более близким ему, по сути дела, оказывается к этому времени и один из старых его сподвижников – К.Бальмонт. Нераскрытая оппозиционность Брюсова ясно читается в послании к нему:
Будь же тучкой бесполезной,
Как он лови закат!

Не ищи, где жаждет поле,
На раздумья снов не трать.
Нам забота.

Это многозначительное “нам забота” говорит о том, что Брюсовым уже осознано отличие его пути , его творчества от пути и творчества Бальмонта. Он еще не судит его, еще признает его право на безответственность, интуитивность, как “другу и брату” посвящает ему сборник “Urbi et Orbi”, но уже ясно понимает, куда тот идет.

Роковые семена эстетизма, которые изначально были заложены в символизме, давали всходы. Они вели к общественной индифферентности стиха, к погруженности в бездну субъективности, индивидуализма и мистики. Это не могло не тревожить Брюсова. Он еще не пришел к рубежу, за которым начинается размежевание с былыми союзниками, но уже близок к этому.
Брюсов ощущает себя одиноким в символистском движении. Отчасти и из этого рождается его странное и неожиданное признание:
Желал бы я не быть “Валерий Брюсов”.

Предыдущий реферат из данного раздела: Мой Поэт Валерий Брюсов

Следующее сочинение из данной рубрики: Сочинение описание Москвы (мой город)