Значение Белинского: сочинение

Значение Белинского

Белинский оказывал на современников и потомков огромное воздей­ствие. Революционные демократы 60-х годов – Чернышевский, Добролю­бов, Некрасов – признавали его своим учителем.
Сколько писателей было обязано ему своим творческим развитием! Кольцов говорил Панаеву: “Я обязан всем ему; он поставил меня на настоя­щую мою дорогу”. Некрасов писал:
Учитель! Перед именем твоим
Позволь смиренно преклонить колени…
Ты нас гуманно мыслить научил,
Едва ль не первый вспомнил о народе,
Едва ль не первый ты заговорил
О равенстве, о братстве, о свободе.
Об огромном значении Белинского для развития демократической мысли писал Чернышевский: “Тысячи людей сделались людьми благодаря ему. Целое поколение воспитано им. А слава? Многие стали славны только потому, что успели понять две-три его мысли. И когда перечитываю наши нынешние журналы, я всегда вспоминаю о нем. Вот ученая статья. Она про­изводит эффект в публике, приобретает автору уважение в кругу ученых – отчего это? Оттого, что написана на тему, которую указал и объяснил он; вот критическая статья, которую все называют умною и благородною, – опять-таки все, что есть в ней хорошего, подсказано им. Вот повесть, плод его учения: он указал и мысль и форму, в которую должна облечься эта мысль… Повсюду он. Им до сих пор живет наша литература”. Так же высоко оценивал значение Белинского и сподвижник Чернышевского Добролюбов: “Что бы ни случилось, – писал он, – как бы пышной ни развилась она, Белинский всегда будет ее гордостью, ее славой, ее укра­шением…”.
Наследие Белинского имеет и великое мировое значение. Белинский гениально решал основные вопросы литературы и искусства в целом, сумев понять искусство и как отражение жизни, и как силу, воздействующую на жизнь. Он явился родоначальником научной критики, выработал принципы исторической, общественной и художественной оценки лите­ратуры и искусства.

Сочинение по литературе на тему: Значение Белинского

Другие сочинения:

Литературная критика Белинского, связанная с Гоголем Писал критик и о Гоголе. История отношений не очень богата событиями, но исполнена драмматизма. Белинского никогда не связывали узы дружбы с Гоголем. В январе 1842 года Гоголь отдает свою рукопись “Мертвых душ” Белинскому, для предоставления последней в Санкт-Петербургский комитет цензуры, Read More .

Личность Белинского В. Г. Белинский был разночинец. Он по самому своему происхожде­нию ближе, чем дворянская интеллигенция, стоял к народу. Националь­ные черты в облике великого критика резко бросились в глаза такому наб­людательному человеку, каким был Тургенев. Он пишет: “Его (Белинского) выговор, манеры, телодвижения Read More .

Взаимоотношения Некрасова и Белинского Критическая деятельность молодого Некрасова явилась частью той борьбы за реалистическое и Социальное начало в литературе, какую вели Белинский и писатели натуральной школы. Поэтому естественно, Что его газетные статьи и рецензии скоро обратили на себя внимание Белинского – еще до того, Read More .

Творчество Мильтона в оценке Белинского Мнения Пушкина о Мильтоне выгодно отличаются от того, что писалось о нем эссеистами и критиками Западной Европы. Высказывания Белинского о Мильтоне отразили новый этап в истории русской науки, ознаменованный деятельностью революционера-демократа. У Белинского нет специальных статей, посвященных творчеству Гете, Байрона, Read More .

“ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН”. РОМАН А. С. ПУШКИНА В ОЦЕНКЕ В. Г. БЕЛИНСКОГО Роман А. С. Пушкина “Евгений Онегин” вызвал Многочисленные отклики современников как По мере публикации его глав, так и тогда, Когда в 1833 г. он был напечатан отдельным Изданием. Однако критики того времени не Сумели понять и оценить новаторство, Оригинальность, подлинный Read More .

Поэмы Мильтона в оценке Белинского Замечательная мысль Белинского находит себе, обоснование и подтверждение в известном высказывании К. Маркса: “…возможен ли Ахиллес в эпоху пороха и свинца? Или вообще “Илиада” наряду с печатным станком и тем более с типографской машиной? И разве не исчезают неизбежно сказания, Read More .

Роман М. Ю. Лермонтова “Герой нашего времени” в оценке В. Г. Белинского В статье, посвященной рассмотрению пафоса романа “Герой нашего времени”, Белинский отнес Лермонтова к числу таких “сильных художественных талантов”, которые являются среди окружающей их пустоты очень неожиданно. Интерес, возбужденный к Лермонтову несколькими стихотворениями, помещенными в “Отечественных записках”, окончательно утвердился после опубликования Read More .

Общественное значение творчества Гоголя Сложно и противоречиво было творчество Гоголя, жившего в то “ро­ковое и переходное время”, по его собственному выражению, когда “почти у всякого ночь и тьма вокруг”. Но передовая мысль и его современников, и читателей последующего времени четко выделяла в литературном насле­дии Read More .

Историческое значение Белинского

Впервые напечатано в Большой советской энциклопедии, т. V, М. 1927, в качестве заключительного раздела статьи о В. Г. Белинском. Печатается по тексту книги.

Значение Белинского в истории русской общественной мысли огромно. Он не теряет непосредственного значения и для нашего времени, ибо многие элементы идейного мира Белинского являются непосредственными живыми истоками отдельных частей нынешнего нашего миросозерцания. Русская общественность была выведена из застоя постепенным ростом в странах, объединенных царским режимом, сначала торгового, а йотом промышленного капитала. Капитал связывал Россию с Европой, гнал ее по пути известной европеизации.

Дворянство, как раз наиболее заинтересованное в поддержании старого порядка, было в отдельных своих частях выведено из состояния косности. В нем развивался интерес к прогрессу сельского хозяйства, росту хлебной торговли. На этой почве оказались возможными появление и рост антикрепостнических тенденций. Рядом с этим дворянство стало воспринимать как внешние формы, так и некоторые идеи европейской культуры, в свою очередь развивавшейся в сильнейшей зависимости от развития капитализма, достигшего там гораздо более зрелой формы. Дворянская оппозиция, нашедшая свой кульминационный пункт в декабрьском восстании, была проявлением этого перерождения дворянского класса под влиянием капитализма. Крушение декабрьского движения, показавшее, при молчании народных масс, силу реакционной части дворянства, возглавляемой бюрократией, на некоторое время заставило прогрессивную мысль уйти внутрь себя. В течение 30–х годов, а отчасти и 40–х, передовое дворянство шло по дороге нравственно–философских исканий. Но лучшие люди из дворянства, в особенности передовая молодежь, перестраивали благодушно–философские кружки в кружки утопического политического протеста. Живая мысль, зажатая в тиски, у таких представителей молодежи, как Огарев, Герцен, рвалась из этих тисков, стремясь сформулировать свои оппозиционные идеи — вплоть до идей утопического социализма (сенсимонизм), заимствуя в Западной Европе самые передовые идеалы.

Как ни сопротивлялось самодержавие европеизации страны, она стихийно шла вперед благодаря неудержимому росту капитализма. Она заставила призвать из рядов разночинцев, — то есть верхних слоев трудящегося населения, — людей, которые должны были усилить ряды разного рода «служилых» людей государства. Из среды разночинцев выходило много людей, стремящихся к высшему образованию, к научной, художественной, общественной деятельности. Здесь встречались и крупные фигуры. Если среди этих пробивших себе дорогу людей мы зачастую встречаем молчалинские типы, то нельзя было не ожидать появления среди них и самых решительных протестантов. Близкие к народу по своему происхождению, придушенные полицейским самодержавием, они быстро заражались оппозиционными настроениями передовых кругов дворянской молодежи, но, не принадлежа к числу правящих, несравненно болезненнее ощущая на себе всю тяжесть общественной пирамиды самодержавия, они, конечно, должны были в конце концов пойти в своем протесте гораздо дальше, чем передовые дворяне, представляя собой в то же время непосредственно большую опасность по большей связанности с массами.

Если люди, подобные Полевому и Надеждину, стоят на рубеже угодливости и оппозиции, то Белинский является как раз первым разночинцем, сыгравшим в этом классе приблизительно такую же роль великого собирателя его сил, какую Пушкин сыграл для дворянства.

Не чужд был известных колебаний и Белинский. Со свойственной ему страстностью, которая делала его как раз типичным представителем этой жаждущей знания свежей волны, Белинский влюбился в те идеи передового дворянства, которые он нашел в кружках. Шеллингианство, противопоставление расплывчатых, но лучезарных идеалов жесткой действительности, — все это метафизическое отшельничество прекраснодушных индивидуальностей среди скорбной юдоли действительности восхищало Белинского. С необыкновенной силой, на которую вряд ли оказались способными даже гениальнейшие из дворян, противопоставлял он этот благородный «мир истинной красоты» бездушному казарменному государству и мещанскому житью–бытью. Правда, на этой стадии своего развития он не решался общественно–политически сформулировать свою идею, но сущность идеализма Белинского сводилась именно к этому судорожному полету от мучительной действительности в «нездешнее царство свободы». Но если даже друзья Белинского — дворяне — не могли успокоиться на этих грезах, если они из противопоставления идеала и действительности должны были выйти, чтобы ближе присмотреться к этой действительности и принять в ней участие, то это было, конечно, еще более естественным для Белинского.

Когда Михаил Бакунин открыл в гегелевской философии путь в действительность, Белинский с бурным восторгом последовал за ним. Но и Бакунин и Белинский поняли гегелевское положение о разумности действительности превратно, или, вернее, так, как понимала его реакционная часть гегельянцев. Белинский радостно констатирует, что сочная, тяжкая, живая действительность на самом деле права, что сила дает вместе с тем право, что надо преклониться перед действительностью, нырнуть в нее, стать ее элементом, и только тогда перестанешь висеть в воздухе и мучиться своей отчужденностью. Белинский с героической решительностью (в период статьи «Бородинская годовщина») меняет эфемерный рай идеалистических парений на действительность, хотя бы и в высшей степени суровую. Конечно, эту суровую действительность Белинский старается всячески приукрасить, сделать ее для себя более или менее приемлемой. Но очень скоро Белинский по достоинству оценил все омерзительные стороны приукрашивания самодержавной действительности и с ужасом отвернулся от своей веры в нее. Сначала он отшатнулся было опять к чистому индивидуализму, заявив, что судьбы личности кажутся ему гораздо более важными, чем какие угодно исторические стихии и события. 1 Но это было только сильным, естественным движением прочь от ошибочного пути. Белинский начинает сейчас же искать возможностей стать активным элементом той же самой действительности, устремленным к преодолению ее неразумных сторон. Теперь перед ним открывается Гегель уже в своей подлинной диалектике. Вместе с Фейербахом Белинский приходит к признанию материалистической сущности действительности и вместе с тем таящихся в ней противоречий. Он начинает соглашаться, что быть человеком действительности не значит преклоняться перед ней, а часто значит — бороться с этой действительностью. Борьбой романтической, борьбой бесплодной будет такая борьба с действительностью, которая не основана на присущих самой действительности силах развития, и Белинский с проницательностью, достойной предшественника марксизма, старается найти в русской общественности силы и тенденции, на которые можно было бы опереться в борьбе с силами косными.

Однако сделать это во времена Белинского было не легко. Белинский не поддался всеобщему народническому самообману. Хотя он видел в крестьянине человека практичного, трезвого, трудового, который, по его мнению, очень легко мог освобожиться от религиозной одури (указание Белинского в знаменитом письме к Гоголю 2 ), но все это привело Белинского лишь к мысли, что крестьянин является, так сказать, превосходным объектом для дальнейшей работы над ним; однако в собственно революционную силу крестьян, — даже в силу их, как решающего союзника в борьбе разночинной интеллигенции со старым порядком, — Белинский не верил. Вместе с очень немногими писателями–мыслителями того времени Белинский пришел к выводу, что России нужно пройти через школу капитализма. Никогда, конечно, Белинский не примыкал к идеологии капитала, но в недоговоренной и, может быть, даже не додуманной до конца форме Белинский указывал на необходимость поднятия России до уровня европейских стран ценою развития в ней буржуазии, как условия дальнейшего политического и общественного прогресса.

Чрезвычайно важным в жизни, чувствах и взглядах Белинского является его решительный революционаризм. Белинский считал допустимыми самые решительные формы революции, симпатизировал якобинцам и их террору. Это с особенной яркостью сказалось в той знаменитой сцене, о которой рассказал нам Герцен, когда Белинский, весь дрожа от волнения, бросил в лицо опешившим спорщикам новый аргумент — аргумент гильотины.

Смерть прервала развитие Белинского в самой середине. Вряд ли приходится сомневаться в том, что, проживи он дольше, он подошел бы к марксизму ближе, чем сделали это Чернышевский и Добролюбов, его прямые продолжатели.

Все это дает нам основание видеть в Белинском, как общественно–политическом мыслителе, одного из прямых предшественников коммунизма, само собой разумеется, поскольку мы берем этих предшественников в условиях русской действительности.

По самому положению вещей в николаевской России Белинскому редко удавалось высказывать свои социально–политические идеи в прямой форме. Прежде всего, Белинский был литературным критиком: не столько на явлениях жизни, сколько на своеобразном отражении их в литературе приходилось Белинскому выражать свои идеи для других и развивать их для себя самого. Весьма возможно, что при других условиях Белинский в гораздо большей мере был бы публицистом, чем литературным критиком.

Литература при условиях полицейщины играла вообще роль одной из главных отдушин для общественной мысли и приобрела значение первоклассного рычага русской общественности. Белинский же умел содействовать проявлению сил литературы, выясняя их истинную сущность и претворяя их в яркие общественные идеи.

В величайшей степени способствовала этой роли Белинского в русской журналистике его огромная литературная чуткость. За исключением Добролюбова, умершего слишком рано, мы не имеем в истории нашей критики человека, который так редко ошибался бы в своих суждениях об отдельных литературных явлениях. Между тем формальная оценка литературного произведения имела в то время громадное значение. Надо было и литератора учить писать и публику учить просмотреть. Литература может оказывать могучее воздействие на общество лишь в случае соединения в литературном произведении глубокой, и притом нужной на данной стадии развития общества, мысли и такой формы ее выражения, которая была бы действительно художественной, то есть захватывающей читателя непосредственно.

Белинский не сразу нашел свои формулы, определяющие сущность искусства. Сначала он совершенно в духе своих тогдашних идеалистических воззрений распинался за самостоятельность искусства: художественная дидактика находила в Белинском свирепого врага. Белинский немало способствовал осознанию обществом особенностей и роли искусства, и в этом его несомненная заслуга. Он требовал от искусства внутренней целесообразности, полноты формы, максимальной жизненности. Всякая внешняя поучительность, всякое вторжение тенденций, чуждых данному произведению, как цельному, логически и психологически замкнутому явлению, справедливо казались ему разрушающими непосредственное воздействие искусства. В то же время, однако, критерием для высоты художественного произведения Белинский никогда не брал его внешнюю приятность; ему никогда не казалось, что искусство должно существовать для развлечения или услады людей; наоборот, художественное произведение в шеллингианский период Белинского 3 представляется ему воплощением какой–либо высокой идеи; эта идея воплощается притом в необыкновенно жизненные, конкретные формы, становится особым родом действительности, именно поскольку зовет от случайностей, от неразберихи жизненной прозы к высокому ее «законченному пониманию». Конечно, Белинский этого периода полагал, что тем самым искусство является как бы дорогой в царство идеальное, которое, согласно своей тогдашней метафизике, он считал подлинным источником бытия и его наивысшей формой. Тем не менее Белинский в значительной степени остался верен своей эстетике и в последующее время. Он навсегда сохранил свой основной тезис: искусство должно быть убедительным само по себе. Но та идея, которая, по мнению молодого Белинского, является животворящим началом каждого произведения, стала в его глазах видоизменяться. Вместо общих, абстрактных идей так называемого вечного порядка Белинский, осуждавший, например, до тех пор во имя этой метафизики французских романтиков с их яркими прогрессивными порывами, — перешел именно к прославлению передового искусства, то есть такого, в котором животворящие идеи являются как раз тенденцией к свободе, к братству, — словом, к «путеводным звездам» крайнего фланга тогдашней либерально–радикальной буржуазии и даже утопических социалистов. При этом Белинский вовсе не становился на точку зрения спасительности для искусства именно тенденций. Он прекрасно понимал, что произведение искусства, которое они, в смысле жизненной правды, будут искажать, — никуда не годится. Те самые взаимоотношения, которые прежде рисовались Белинскому между какой–либо чистейшей воды общей идеей и ее художественным выражением, ставились им теперь как требование правильного сочетания общественно–прогрессивной идеи с ее внешним воплощением. Чем дальше, тем больше становилось для Белинского очевидным на примерах той самой русской литературы, которая влияла на него и на которую он мощно влиял, что эти передовые, двигающие вперед идеи находят себе наилучшее художественное выражение в формах реалистического искусства: Белинский приходил к выводу, что именно произведения, похожие на окружающую действительность, живущие ее соками, как бы непосредственно укладывающиеся в реальное русло текущих событий, являются более понятными, более непосредственно захватывающими чувство читателя, чем какие–нибудь фантазии, порожденные не столько знанием жизни и наблюдением ее, сколько индивидуальным воображением. Достигнув этой точки зрения, Белинский в отдельных случаях даже прямо с осуждением относится к таким произведениям искусства и к таким суждениям о них, которые устремляются к формальным ценностям, к красивости конструкции или к развлечению, и противопоставляет им утилитарную точку зрения. Но нужно всегда помнить, что утилитаризм Белинского не совпадает с тем дидактизмом, против которого он восставал в своей молодости, и ни в малейшей мере не отрицает основных идей Белинского о самостоятельности искусства как социально–психологического явления. Белинский приветствовал такого писателя, который стоит выше своего поколения и впереди него. Такой писатель, естественно, не может творить вещей, не являющихся насущно–полезными для всего общества, так как является исключительно сильным выразителем этого общества. Но такой писатель становится просто публицистом, если он не обладает способностью (как не обладал ею сам Белинский) развертывать идеи в образах, представляющих собою убедительнейший и самостоятельный мир. Если Белинский замечал, что в художественном произведении сквозит публицистика, он указывал на относительную ничтожность воздействия такого проповедования.

Если Белинский через Чернышевского, Плеханова и Ленина ведет нас к основным явлениям нашего нынешнего общественного сознания, то тот же Белинский, через Добролюбова и Плеханова, подводит нас к самым крупным проблемам специфической художественной нашей действительности. И в наше время, когда пролетарская литература должна взять на свои плечи такую огромную задачу, как познание нашей ежечасно обновляющейся страны и проведение в нее идей коммунизма, которыми пролетариат ведет страну по необычайным путям, — в такое время нам в высшей степени нужно проникнуться и правильной оценкой идейного содержания художественных произведений, и ярким сознанием обусловленности общественного действия их законченностью художественной формы. А всему этому прекрасно учит нас Белинский.

Белинский о значении руссской литературы (часть 1)

1. Белинский как литературный критик. Три основных периода литературно-критической деятельности Белинского.

Первый период литературно-критической деятельности Белинского.

Деятельность Белинского как литературного критики ясно распадается на три периода. Первый период захватывает время от начала его серьезной критической работы до увлечения Гегелем (с начала 1830-х годов до их конца). Второй период, с конца 1830-х годов, захватывает первые годы сороковых. В этот период времени Белинский находится под влиянием Гегеля. И, наконец, сороковые годы, до смерти, представляют третий период, когда великий критик увлекался идеями общественными и политическими.

Первый период деятельности Белинского совпал с участием его в журналах Надеждина. Надеждин был сам знаменитый, в свое время, критик, популярный профессор, поклонник и пропагандист «шеллингианства» и, наконец, друг Белинского.

Надеждин был учеником известного профессора Московского университета Каченовского, основателя «скептической школы» в науке русской истории. Этот «скептицизм», как научный прием, имел в свое время некоторое значение, так как помог русской исторической науке отделаться от многих фантастических построений, проверить подлинность источников. За свой скептицизм Каченовский был нелюбим современниками, – его ругали те, кому дорог был авторитет Карамзина. Со своим «скептицизмом», Каченовский часто вдавался в крайности: так он усомнился в подлинности «Слова о полку Игореве» .

Литературными выразителями этого скептицизма были Надеждин и сотрудник журнала «Телескоп» – Чаадаев. У Надеждина, как литературного критика, высказывается такое же отрицательное отношение к русской исторической жизни, как у Чаадаева, и, в то же время, основным эстетическим требованием его было требование «народности» в художественном творчестве. Получалось противоречие, из которого Надеждин никогда не вышел: он отрицал существование у нас литературы, отрицал смысл в русской исторической жизни, – и требовал какой-то «народности» от литераторов, требовал отказаться от европеизма и искать своего.

В применении к литературе, Надеждин свой скептицизм выразил тем, что отрицательно относился и к псевдоклассикам, и к современным писателям, которых называл «псевдоромантиками». Он требовал создания такого направления, в котором соединился бы истинный классицизм (античный) с истинным романтизмом (поэзия средних веков, к которой он относил и Шекспира). Человек образованный, ловко владевший пером, начитанный в философии и умевший обращаться с терминами, Надеждин, в свое время, производил впечатление своими статьями, в которых была и едкость остроумия, и свобода суждений. Он был один из самых строгих и несправедливых критиков Пушкина.

Из школы Надеждина вынес Белинский решительность и смелость суждения, требования народности от литературы, скептицизм к русской истории, шеллингианское понимание поэзии – и, к сожалению, несогласованность в самых основах своего миросозерцания.

Все эти особенности сказались в первой большой статье его «Литературные мечтания».

К этому же периоду относится много других статей Белинского, – лучшие: «О русской повести и повестях Гоголя», «О стихотворениях Баратынского, Кольцова, Бенедиктова», «О романах Лажечникова» и др.

Говоря о Гоголе, Белинский написал целую историю русской повести, сочинил рассуждение об идеальной и реальной поэзии. В Гоголе он в этот период признавал художника, который верно отражает действительность, признал «народность» его повести, их художественные красоты. Верный себе, Белинский превозносит «бессознательность» Гоголя, отсутствие моральных и иных тенденций и еще раз развивает свои взгляды на творчество и творца. «Способность творчества, – говорит он, – есть великий дар природы; акт творчества, в думе творящей, есть великое таинство, минута творчества есть минута великого священнодействия; творчество бесцельно с целью, бессознательно с сознанием, свободно с зависимостью». «Поэт – раб своего предмета, ибо не властен ни в его выборе, ни в его развитии, ибо не может творить ни по приказу, ни по заказу, ни по собственной воле, если не чувствует вдохновения, которое решительно не зависит от него».

Понятно, что, придерживаясь таких взглядов, Белинский должен был в это время восхищаться такими стихотворениями Пушкина, как «Поэт и Чернь», «Поэту», «Чернь», «Эхо».

Второй («примирительный») период литературной деятельности Белинского

Второй период умственного развития Белинского дал ему «систему», которая сразу внесла порядок в его миросозерцание. За эту «стройность» системы, в которой все так было ясно, все было решено, все на месте, Белинский и привязался к Гегелю. Теперь в его мыслях и статьях нет уже тех неясностей, несогласованностей, даже противоречий, которые были у него наследием надеждинской школы. В своих критических статьях стал он теперь настойчиво твердить о «разумности действительного», о наличности развития в историческом ходе русской жизни; еще настойчивее сделались теперь его попытки определить «дух» русского народа [7].

Наиболее типичными статьями этого периода были статьи: «Менцель, критик Гёте», «Очерки Бородинского сражения», «Горе от ума».

В первой из названных статей он защищает «действительность». Все, что есть, необходимо, – говорит он, – разумно и действительно. Посмотрите на природу, приникните с любовью к её материнской груди, прислушайтесь к биению её сердца – и увидите, в её бесконечном разнообразии, удивительное единство; в её бесконечном противоречии – удивительную гармонию. Кто может найти хоть одну погрешность, хоть один недостаток в творении Предвечного Художника? Кто может сказать, что вот эта былинка не нужна, это животное лишнее? Если же мир природы, столь разнообразный, – столь, по-видимому, противоречивый, так разумно действителен, то неужели высший его – мир истории – есть не такое же разумно-действительное развитие божественной идеи, а какая-то сказка, полная случайных и противоречащих столкновений между обстоятельствами? И однако же есть люди, которые твердо убеждены, что все идет в мире не так, как должно. Удивительно ли после этого, что история у них является то сумасшедшим, то смирительным домом, то темницею, наполненною преступниками, а не пантеоном славы и бессмертия, полным ликов представителей человечества, выполнителей судеб Божиих! Хороша история. Такие кривые взгляды, иногда выдаваемые за высшие, происходят от рассудочного понимания действительности, необходимо соединенного с отвлеченностью и односторонностью. «Рассудок» умеет только отвлекать идею от явления и видеть одну какую-нибудь сторону предмета; только «разум» постигает идею нераздельно с явлением и явление нераздельно с идеею и схватывает предмет со всех его сторон, по-видимому, одна другой противоречащих и друг с другом несовместных, – схватывает его во всей его полноте и цельности. И потому разум не создает действительности, а сознает ее, предварительно взяв за аксиому, что все, что есть, все то и необходимо, и законно, и разумно. Он не говорит, что такой-то народ хорош, а все другие, непохожие на него, дурны, что такая-то эпоха в истории народа, или человека – хороша, а такая-то дурна, но для него все народы и все эпохи равно велики и важны, как выражения абсолютной идеи, диалектически в них развивающейся.

Обращаясь к «действительности» в жизни, Белинский говорит: «Самые преступления, как бы они ни были ужасны, все это для него явления одной и той же действительности, выражающие необходимые моменты духа, или уклонения его от нормальности, вследствие внутренних и внешних причин». Он высмеивает тех историков, которые берутся говорить об «ошибках» великих исторических деятелей. C этой точки зрения он осуждает и Менцеля, критика Гёте.

В статье об «Очерках бородинского сражения» Глинки Белинский, стоя на своей излюбленной точке зрения, обращается к русской жизни и защищает разумность монархической власти, – её великое значение. «Царь есть наместник Божий, – говорит он, – а царская власть, замыкающая в себе все частные воли, есть преобразование единодержавия вечного и довременного разума». Все эти новые для критика идеи, даже патриотические настроения, не чуждые шовинизма, удивительно совпадают с мыслями Пушкина и настроением его патриотических од.

В статье о «Горе от ума» Белинский напал на автора за его стремление бороться с русскою «действительностью», а причину «горя Чацкого» увидел не в «уме», а в «умничаньи» [2, c.111].

Как поклонник гегелевской философии истории Белинский в этом периоде усиленно старался определить суть духа русского народа и провидеть его будущность в процессе дальнейшего развития человечества.

В его глазах страшно вырос Пушкин, как явление, органически связанное с многовековой русской литературой, как результат её развития.

«Чем более думали мы о Пушкине, – говорит Белинский, – тем глубже прозревали в живую связь его с прошедшим и настоящим русской литературы, и убеждались, что писать о Пушкине – значит писать о целой русской литературе”

Третий период деятельности Белинского как литературного критика

Самой заметной работой Белинского в третий период, созданный влиянием Герцена, было большое критическое исследование деятельности Пушкина в связи с его предшественниками, начиная с Ломоносова; ценны отдельные статьи о Лермонтове, Кольцове и, наконец, ряд годичных «обозрений» текущей русской литературы с 1844 по 1847-й год.

Цензурные условия времени не позволяли Белинскому быть откровенным с читателями, – приходилось «отводить душу» в интимных беседах, а печатно лишь говорить намеками и общими фразами.

Белинский теперь резко порывает со своей недавней «примирительностью», переходя к резкой критике русской и общемировой действительности. Взгляд его на значение литературы меняется. Во втором периоде он проповедовал лояльность существующим порядкам, но теперь зовёт деятельно влиять на них с целью полного слома. Активная общественная позиция – теперь главное для него. «В наше время, – писал он в 1843 г., – искусство и литература больше, чем когда-либо прежде, сделались выражением общественных вопросов, потому что в наше время эти вопросы стали общее, доступнее всем, яснее, – сделались для всех интересом первой степени, стали во главе всех других вопросов» .

В 1848 году, незадолго до смерти, Белинский писал еще решительнее: «Поэт – прежде всего, человек, потом гражданин своей земли, сын своего времени. Он и должен служить времени. Поэт должен выражать не частное и случайное, но общее и необходимое, которое дает колорит и смысл всей его эпохе». С другой стороны, это заключение и критику ставит обязанность объяснять писателя «из его времени». «Исключительно эстетическая критика, – продолжает Белинский, – потеряла всякий кредит – на смену ей пришла критика историческая» [4, c.86].

Таким опытом «исторической критики» было его новое исследование о Пушкине. Теперь Пушкин, в глазах Белинского, несколько опускается, для него теперь это только – великий поэт-художник, озаренный гуманными идеалами, наделенный тонким чувством изящного. Он сделал для русской поэзии великое дело, облагородив ее истинной красотой, но этим и кончилась его миссия. Теперь Белинский «старается извинить» Пушкина за его стихотворения «Поэту», «Поэт и Чернь», – ошибочно видя в них полное и единственное p «исповедание веры» Пушкина, его взгляд на поэзию и значение поэта. Он «извиняет» поэта историческими причинами, условиями его жизни и т. д.

2. Значение Белинского в истории русской критики

Пестро и разнообразно содержание работ Белинского. Он много писал относительно сочинений Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова; по выражению Аполлона Григорьева, «имя Белинского, как плющ, обросло четыре поэтических венца, – четыре великих и славных имени сплелось с ними так, что, говоря о них, как об источниках современного литературного движения, постоянно бывает в необходимости говорить о нем, – высокий удел, данный судьбой немногим из критиков, едва ли даже, за исключением Лессинга, данный не одному Белинскому».

Но, кроме оценки сочинений названных писателей, говорил Белинский о многих других писателях, старых и современных ему. Он перебрал всех вожаков русской литературы XVIII и начала XIX вв.: говорил не раз о Ломоносове, Кантемире, Державине, Карамзине, Крылове, Жуковском, Батюшкове, о старших современниках своих – Баратынском, Кольцове, Языкове, Лажечникове, Одоевском, Марлинском, – о младших: Ап. Майкове, Достоевском, Тургеневе, Некрасове.

Исполняя обязанности «присяжного» критика, он следил за всякой литературной новинкой своего времени, и среди авторов, им оцененных, найдется много таких, имена которых нам теперь незнакомы. В своих всегда содержательных статьях он обстоятельно разработал много идей самого различного характера: касался он и эстетики, и театра, и общественных вопросов, и философии, и науки.

Иногда по поводу пустой книжонки Белинский высказывал захватывающие мысли, которые покоряли читателя, главным образом, благодаря страстности их тона и убеждения. Отличительная черта Белинского – не столько глубина содержания критических мыслей, сколько страстность. Он сам говорил, что его лучшие работы – «импровизации», что, отдавшись вдохновению, он чувствовал себя, как будто на кафедре, в роли горячего оратора. Он сам признает, что он – прирожденный памфлетист, что полемика – его стихия.

И действительно, в этой страстности, в этой энергичной вере в истину своих слов, пусть даже эта истина у него то и дело менялась – тайна влияния Белинского на умы современников. У него, в сущности, не так много оригинального. Он многое повторил из того, что сказано было его ближайшими предшественниками, например Надеждиным, но никто не сумел так горячо, проникновенно говорить с читателями, как Белинский. Когда вы перечитываете Белинского, вы не всегда с ним соглашаетесь, вы можете отыскать у него противоречия, обмолвки, даже фактические неточности, – но всё это не охраняет вас от обаяния искреннего горячего убеждения. Современники верили, что каждая строка Белинского была «написана кровью». До него в России не было критиков, писавших с таким воодушевлением [3, c.107].

Русская критика начала свое существование со времен появления Карамзина. Критические разборы Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова, – эти споры о словах, смешанные с личными выходками, – имеют мало значения в истории нашей критики. Лишь когда Карамзиным был совершен литературный переворот, началась у нас принципиальная критика. Враги Карамзина, старые псевдоклассики, не успели еще печатно защитить себя от карамзинского сентиментализма, как народился у нас романтизм Жуковского, потом Пушкина. Самая горячая борьба разгорелась, как раз, около имени Пушкина. Его первые поэмы «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан» (с предисловием Вяземского) вызвали у вас оживленную полемику о «романтизме». Врагами «романтизма» выступили «классики» Мерзляков, Каченовский, Катенин, отчасти Надеждин. Защитниками – кн. Вяземский, Бестужев, Веневитинов, Полевой. Спор вышел довольно бестолковый, часто переходивший на личную почву, но все-таки много выяснивший. «Романтики» перекричали «классиков», – и романтизм, как художественная школа, не только получил у нас права гражданства, но и окончательно задавил ложный классицизм. Особенно большую роль в этой победе сыграл талантливый публицист, широко образованный Полевой. Он принес к вам «теорию романтизма» и сделался его главным застрельщиком. Но Пушкин, в эти дни торжества романтизма, поднялся уже до художественного «реализма». На помощь ему явился Гоголь со своими повестями и комедиями, – и Полевой оказался старовером. Тогда и выступил на сцену Белинский [5, c.190].

Его главное значение в истории русской критики заключается в том, что он:

1) разъяснил современникам высокую поэзию «реалистической» литературы и этим облегчил современникам понимание Пушкина и Гоголя. Явившись сам, как литературное следствие деятельности обоих великих ваших писателей, он отплатил им тем, что объяснил их величие современникам. Благодаря ему, они выросли в русском самосознании, – их вернее поняли, оценили. Этим облегчена была им возможность более глубокого влияния на последующую русскую литературу. Впрочем, мы видели, что оценки Белинского далеко не всегда были верны: так, ширина пушкинского миросозерцания не уместилась в его одностороннем уме.

2) в русскую критику Белинский внес определенные эстетические, философские и общественные основы;

3) он сделал из критики, живую общественную силу, внеся жгучую струю отзывчивости к политической жизни. Благодаря этому, писатель у нас сделался «общественным деятелем» – факт, который, однако, имел как положительные, так и отрицательные стороны;

4) «эстетическую» критику Белинский заменил «исторической»;

5) его значение велико и как личности. Не имея возможности в печати высказывать свои убеждения, он сумел в своем интимном кружке влиять на литературную молодежь своим горячим словом: вот почему ученики Пушкина и Гоголя в литературном отношении, такие писатели, как Тургенев, Гончаров, Некрасов и многие другие, сделались учениками Белинского в идейном отношении. Но и это влияние поверхностной, переменчивой натуры оказалось во многом не к добру.

Гоголь, Белинский и Пушкин шли по разным путям человеческого самосознания. Гоголь, в своих исканиях истины, шел узким путем самоуглубления, питался исключительно «своими соками», не освежая их, не пополняя их «влияниями извне». Белинский совсем не занимался «душевным делом», – и жил только чужими влияниями, широко и свободно черпая их из жизни русской и западноевропейской интеллигенции и меняя их попеременно. Пушкин в своей жизни соединил оба эти пути: его внутренняя работа органически слилась с широким и, в то же время, осторожным изучением чужих мыслей, чужого ума. И Гоголь, и Белинский отразили две крайние стороны русской души: первый – тяготение к самоанализу, к «внутреннему деянию» (древняя Русь, русское сектантство, учения Толстого), а второй – легкость увлечения «последним словом», пришедшим «извне», (XVII и особенно весь XVIII, начиная с реформы Петра, философские и политические увлечения XIX века). Эти «увлечения» всегда легко отрывали русских людей от одних «авторитетов», чтобы безотчетно-рабски подчинить их другим. Из «скрещения» всех этих «воздействий» Пушкина, Гоголя и Белинского – воздействий литературных и идейных сложилось все содержание, характер, особенности и идеалы русской литературы XIX-го столетия.

Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин» в оценке В.Г.Белинского

В.Г.Белинский о романе «Евгений Онегин».

В.Г. Белинский – непревзойденный исследователь и толкователь творчества А.С. Пушкина. Ему принадлежат 11 статей о великом русском поэте, из которых 8-ая и 9-ая посвящены анализу романа в стихах.

Белинский считает, что «Евгений Онегин» – «самое важное, значительное произведение поэта».

««Онегин» есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком немногие творения, в которых бы личность поэта отразилась бы с такой полнотой, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь, здесь его чувства, понятия, идеалы. Оценить такое произведение – значит оценить самого поэта во всем объеме его творческой деятельности».

Белинский подчеркивает, что «Онегин имеет для русских большое историческое и общественное значение: «В «Онегине» – мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятом из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть норма историческая, хотя в числе её героев нет ни одного исторического лица».

Белинский считает роман глубоко народным, национальным произведением. Он спорит с тем, кто примитивно понимал под народностью непременное изображение жизни крестьян, купцов или мещан. Он приводит слова Гоголя о народности, с которым он совершенно согласен: «Истинная национальность, – говорит Гоголь, – состоит не в описании сарафана, но во всем духе народа поэт может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии». С этой точки зрения истинно народными являются в первую очередь «Горе от ума», «Мертвые души», «Герой нашего времени». И среди них первым является роман Пушкина «Евгений Онегин».

Белинский считает, что «поэт очень хорошо сделал, выбрав героев из высшего общества». Он не мог до конца разъяснить эту мысль по цензурным соображениям: показать жизнь дворянского общества, из которого вышли декабристы, показать, как в передовом дворянстве назревала неудовлетворенность, протест, было очень важно. Поэтому Белинский много внимания уделял главному герою – Онегину, его внутреннему миру, мотивам его действий. Он спорит с теми из современников, которые видели в Онегине пустого светского денди, безнравственного человека, следовательно, не понимали глубокого смысла этого образа: «Большая часть публики совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видели в нем человека холодного, сухого и эгоистичного по натуре. Нельзя ошибочнее и кривее понять человека! Этого мало: многие добродушно верили и верят, что сам поэт хотел изобразить Онегина холодным эгоистом. Это уже значит – имея глаза, ничего не видеть».

И Белинский доказывает, что Онегин не был «ни холоден, ни сух, ни чорств, что в душе его жила поэзия», что он вообще был не из числа обыкновенных людей. Об этом свидетельствует его дружба с Ленским, его отношение к Татьяне, чувство которой его тронуло, и письмо которой он хранил. «Светская жизнь не убила в Онегине чувство, а только охладило к бесплодным страстям и мелочным развлечениям».

Главное в Онегине – это неприятие той жизни, которая его окружала. Это делает его незаурядным, необыкновенным человеком.

Онегин – добрый малый, но при этом недюжинный человек. Он не годится в гении, не лезет в величие, но бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, чего ему хочется, но он хорошо знает, что ему надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. «Вспомните, как был воспитан Онегин, и согласитесь, что натура его была слишком хороша – её не убило совсем такое воспитание».

Многие неприятные черты и поступки Онегина Белинский объясняет светским воспитанием, влиянием света. Он не отрицает того, что Онегин эгоист, но называет его страдающим эгоистом, эгоистом поневоле.

Белинский глубоко понимает трагедию Онегина, который смог подняться до отрицания своего общества, до критического отношения к нему, но не смог найти своего места в жизни, применения своим способностям, не мог стать на путь борьбы с тем обществом, которое ненавидел. Он приводит строки из приложения о путешествии Онегина:

«Зачем я пулей в грудь не ранен,
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? – Ах, создатель!
Я молод, жизнь во мне крепка,
Чего мне ждать? Тоска, тоска…»

И говорит о трагедии Онегина: «Какая жизнь! Вот оно страдание истинное… В 26 лет так много пережить, искусив жизни, так изнемочь, устать, ничего не сделать, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это смерть!»

Сравнивая Онегина и Ленского, Белинский подчеркивает разницу в их характерах и отношении к жизни. Онегин – трезвый реалист, скептик, Ленский – мечтательный романтик.

«Онегин – характер действительный… В нем нет ничего мечтательного, фантастического… В Ленском Пушкин изобразил характер противоположный характеру Онегина, характер совершенно отвлеченный, чуждый действительности… Ленский был романтик и по натуре и по духу времени. Это было существо, доступное всему прекрасному, высокому, душа чистая и благородная». Но в то же время он «сердцем милый был невежда».

Ленский плохо разбирался в людях: идеализировал Ольгу, «украсил её достоинствами и совершенствами, приписал ей чувства и мысли, которых в ней не было». Он драматически воспринял желание Онегина подшутить над ним, увидел в этом измену, обольщение и кровную обиду. «Поэт любил этот идеал… И в прекрасных строках оплакал его падение».

Пушкин видел для Ленского возможность разных путей в жизни: он мог бы стать прекрасным поэтом, он мог бы стать и обыкновенным помещиком: расстался бы с музами, женился. Белинский убежден, что Ленского ждал второй путь («обыкновенный ждал удел»).

«Мы убеждены, что с Ленским сбылось бы последнее… В нем было много хорошего, но хуже всего то, что он был молод и вовремя для своей репутации умер. Это не была одна из тех натур, для которых жить – значит развиваться и идти вперед. Это был романтик и больше ничего. Люди, подобные Ленскому, при всех достоинствах не хороши тем, что или перерождаются в совершенных филистеров (мещан) или делают устарелыми мистиками и мечтателями, которые большие враги всякого прогресса, нежели люди просто пошлые…».

Большой удачей Пушкина Белинский считает поэтический образ Татьяны. Велико значение этого образа: «Не едва ли выше подвиг нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел в лице Татьяны русскую женщину». Белинский много говорит о положении русских женщин в обществе и о том, как уродливо воспитывают «барышень», готовя их только в невесты и жены.

«Но среди этого мира нравственно увечных явлений изредка удаются истинно колоссальные исключения, которые всегда дорого платят за свою исключительность и делаются жертвами собственного превосходства. Натуры гениальные, не подозревающие о своей гениальности, они безжалостно убиваются. Такова Татьяна Ларина».

Татьяна, выросшая в семье Лариных, окруженная пошлыми людьми, действительно является исключением. Главная особенность её натуры – цельность.

«В Татьяне нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры. Вся жизнь её проникнута той цельностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высокое достоинство художественного произведения. Татьяна во всех положениях в своей жизни всегда одна и та же».

Главное в её жизни – любовь к Онегину, и в этой любви она постоянна и неизменна. «Татьяна – существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная. Любовь для неё могла быть или величайшим блаженством, или исключительным бедствием, без всякой примирительной середины. При счастье, взаимности любовь такой женщины – ровное светлое пламя, в противном случае – упорное пламя, которому сила воли не даст прорваться наружу, но которое тем разрушительнее и жгучее, чем больше оно сдавлено внутри».

На долю Татьяны выпали многие тяжелые испытания: безответная любовь, смерть Ленского, знакомство со светским обществом, которое ей чуждо, замужество без любви. Влияние общества, и провинциального, и столичного – не могло не коснуться её. И все же Татьяна дорога Пушкину тем, что осталась собой, сохранила верность своим идеалам, своим нравственным представлениям, своим народным симпатиям.

Заслугу Пушкина Белинский видел в том, что он создал «тип русской женщины» – верной, преданной, поэтичной, духовно богатой. Подводя итоги анализу романа, Белинский писал: «В своей поэме он (Пушкин) коснулся так многого, намекнул о столь многом, что принадлежит исключительно к миру русского общества! «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением. Пусть идет время и приносит с собой новые потребности, новые идеи, пусть растет русское общество и обгоняет «Онегина»: как бы далеко оно не ушло, оно всегда будет любить эту поэму, всегда будет останавливать на ней исполненный любви и благодарности взор».

Сочинение: Белинский и Пушкин

Белинский был истинным гением литературной критики, проницательнейшим судьей и ценителем талантов. Он всегда мог увидеть и точно указать то особенное, что отличает одного писателя от другого. Особенно велики заслуги Белинского в осмыслении и разъяснении творчества Пушкина. С Пушкиным Белинский лично не успел познакомиться, хотя такое знакомство намечалось. Благоговея перед памятью Пушкина Белинский высказывал иногда справедливые, а порой и не справедливые критические суждения о нем. На опыте творчества Пушкина Белинский вырабатывал критерии художественности. Изучая творчество великого поэта, Белинский постигал закономерности русского литературного процесса. Критик подходил к оценке творчества Пушкина конкретно, исторически. В трактовке романа «Евгений Онегин» Белинский поднялся на невиданную до него ступень социологического анализа. Указывая на народность поэзии Пушкина, Белинский подчеркивал, что в истории России относительно прогрессивное значение имело та часть просвещенного дворянства, которой принадлежали и сам поэт, и герой его романа в стихах – Онегин и Татьяна. Поэт сумел подняться над предрассудками своего класса и критически, с энциклопедической полнотой отобразил один из моментов его жизни и жизненного общества. В «Пушкинских» статьях Белинский поставил много общих вопросов эстетики. Он рассуждает о поэзии Пушкина, подчеркивая ее земной, гуманистически глубоко нравственный характер. Пластичность, осязаемость Пушкинских образов, в точность и выразительность его языка рассматривается в общей системе реалистического творчества поэта. Он подчеркивал, что Пушкин – поэт изящной формы, что Пушкин – вечно живое явление русской поэзии, что никогда приговор поколений над ним не будет окончательным. А это возможно только потому, что Пушкин поставил в своем творчестве кардинальные вопросы русской жизни.

“Онегин” есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии, и можно указать слишком на немногие творения, в которых личность поэта отразилась бы с такою полнотою, светло и ясно, как отразилась в «Онегине» личность Пушкина. Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия, идеалы».* Эта поэма имеет огромное историческое и общественное значение. «Онегин» со стороны формы есть произведение, в высшей степени художественное, а со стороны содержания самые его недостатки составляют его величайшие достоинства. Прежде всего, в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе его героев нет ни одного исторического лица. «Первая истинно национально-русская поэма в стихах была и есть – «Евгений Онегин»* – утверждает критик. Глубокое знание обиходной философии сделало «Онегина» видением оригинальным и чисто русским. Содержание «Онегина» так хорошо известно всем и каждому, что нет ни какой надобности излагать подробно. В «Онегине» Пушкин решился представить сам внутреннюю жизнь этого сословия, и в месте с ним и общество в том виде, в каком оно находилось в избранную им эпоху, т.е. в двадцатых годах текущего столетия. И здесь нельзя не подивиться быстроте, с которою движется вперед русское общество: мы смотрим на «Онегина», как на роман времени. «Велик подвиг Пушкина, что он первый в своем романе поэтически воспроизвел русское общество такого времени и в лице Онегина и Ленского показал его главную, то есть мужскую сторону; но едва ли не выше подвига нашего поэта в том, что он первый поэтически воспроизвел, в лице Татьяны, русскую женщину»,* – говорил В. Г. Белинский. В своей поэме Пушкин умел коснуться так многого, что принадлежит исключительно к миру русской природы, к миру русского общества. «Онегина» можно назвать энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением.

Поэт очень хорошо сделал, выбрав себе героя из высшего круга общества. Онегин – отнюдь не вельможа, Онегин – светский человек. Белинский писал, что Пушкин героем своего романа взял светского человека. Онегину было дико в обществе Лариных; но образованность еще более, нежели светскость, была причиною этого. Онегин с первых же строк романа был принят за безнравственного человека. Онегин радуется болезни своего дяди и ужасается необходимости корчить из себя опечаленного родственника, – Вздыхать и думать про себя: Когда же черт возьмет тебя? Его дядя был ему чужд во всех отношениях. Онегин был законченным наследником его имения. Что в словах Онегина проглядывает какая-то насмешливая легкость, – это виден только ум и естественность. Большая часть публики, по словам критика, совершенно отрицала в Онегине душу и сердце, видела в нем человека холодного, сухого и эгоиста по натуре, но светская жизнь не убила в Онегине чувства, а только охладила к бесплодным страстям и мелочным развлечениям. Но Онегин не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он был не из числа обыкновенных, дюжинных людей. Дело только в том, что Онегин не любил расплываться в мечтах, больше чувствовал, нежели говорил, и не всякому открывался. Онегин презирал людей. «Дело говорит само за себя: гордая холодность и сухость, надменное бездушие Онегина как человека произошли от грубой неспособности многих читателей понять так верно созданный поэтом характер. Онегин – не Мельмот, не Чаильд – Гарольд, не демон, не пародия, не модная причуда, не гений, не великий человек, а просто – «Добрый малой, как вы да я, как целый свет»,* – пишет Белинский. Поэт справедливо называет «обветшалою модою». Везде находить или везде искать все гениев да необыкновенных людей. Онегин не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, что ему надо, чего ему хочется; но он знает, и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность. И за то-то эта самолюбивая посредственность не только провозгласила его «безнравственным», но и отняли у него страсть сердца, тепло души, доступность всему доброму и прекрасному. Вспомните, как воспитан Онегин, и согласитесь, что натура его была слишком хороша, если ее не убило совсем такое воспитание. Блестящий юноша, он был увлечен светом, подобно многим; но скоро наскучил им и оставил его, как это делают слишком немногие. В душе его тлелась искра надежды – воскреснуть и освежиться в тиши уединения, на фоне природы, он скоро увидел, что перемена мест не изменяет сущности некоторых неотразимых и не от нашей воли зависящих обстоятельств. Онегин, по мнению критика, – страдающий эгоист. Его можно назвать эгоистом по неволе. Большинство публики крайне удивлено тому, как Онегин, получив письмо Татьяны, мог не влюбиться в нее, – и еще более, как тот же самый Онегин, который так холодно отвергал чистую, наивную любовь прекрасной девушки, потом страстно влюбился в великолепную светскую даму? Онегин был так умен, тонок и опытен, хорошо понимал людей и их сердца. Он был живо тронут письмом Татьяны. Разлученный с Татьяною смертью Ленского, Онегин лишился всего, что хотя сколько-нибудь связывало его с людьми.

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

Томясь в бездействии досуга,

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

«Чем естественнее, страдание Онегина, чем дольше оно от всякой эффективности, тем оно менее могло быть понято и оценено большинством публики»,* – считал Белинский. В двадцать шесть лет так много пережить, не вкусив жизни, так изнемочь, устать, ничего не сделав, дойти до такого безусловного отрицания, не перейдя ни через какие убеждения: это

смерть! Но Онегину не суждено было умереть, не отведав из чаши жизни: страсть сильная и глубокая не замедлила возбудить дремавшие в тоске силы его духа. Встретив Татьяну на бале, в Петербурге, Онегин едва мог узнать ее: так переменилась она! Онегин мог не без основания предполагать и то, что Татьяна внутренне осталась сомой собою и свет научил ее только искусству владеть собою и серьезнее смотреть на жизнь. Притом же в глазах Онегина любовь без борьбы не имела никакой прелести, а Татьяна не обещала ему легкой победы. И он бросился в эту борьбу без надежды на победу, без расчета, со всем безумством искренней страсти, которой так и дымит в каждом слове его письма:

Нет, поминутно видеть вас,

Повсюду следовать за вами,

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами,

Внимать вам долго, понимать

Душой все ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть. вот блаженство!

Онегин – характер действительный в том смысле, что в нем нет ничего мечтательного, фантастического, что он мог быть счастлив, чем несчастлив только в действительности и через действительность. «Что стало с Онегиным потом? – Не знаем, да и на что нам знать это. Когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца»,* – завершает критик.

Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. Татьяне, по мнению Белинского, нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры; Татьяна создана как будто вся из одного цельного куска, без всяких приделок и примесей. Вся жизнь ее проникнута тою целостностью, тем единством, которое в мире искусства составляет высочайшее достоинство художественного произведения. Страстно влюбленная, простая деревенская девушка, потом светская дама – Татьяна во всех положениях своей жизни всегда одна и та же; портрет ее в детстве так мастерски написанный поэтом, впоследствии является только развившимся, но не изменившимся.

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная, боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой.

Она ласкаться не умела

К отцу, ни к матери своей;

Дитя сама, в толпе детей

Играть и прыгать не хотела,

И часто целый день одна

Сидела молча у окна.

Пальцы Татьяны не знали иглы, и даже ребенком она не любила кукол, и ей чужды были детские шалости; ей был скучен и шум и звонкий смех детских игр; ей больше нравились страшные рассказы в зимний вечер. И поэтому она скоро пристрастилась к романам, и романы поглотили всю жизнь ее. «Татьяна – существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная»,* – пишет критик. Любовь для нее могла быть или величайшим блаженством, или величайшим бедствием жизни, без всякой примирительной середины. Татьяна спокойна, но, тем не менее, страстно и глубоко любила бы своего мужа, вполне пожертвовала бы собою детям, вся отдалась бы своими материнскими обязанностями не по рассудку, а опять по страсти, и в этой жертве в строгом выполнении своих обязанностей нашла бы свое величайшее наслаждение, свое верховное блаженство. Татьяна не избегала горестной участи подпасть под разряд идеальных дев, о которых мы говорили. Правда, мы сказали, что она представляет собою колоссальное исключение в мире подобных явлений, – и теперь не отпирается от своих слов. Татьяна возбуждает не смех, а живое сочувствие, но это не потому, что она вовсе не походила на «идеальных дев», а потому, что ее глубокая, страстная натура заслонила в ней собою все, что есть смешного и пошлого в идеальности этого рода, и Татьяна осталась естественною, простою в самой искусственности и уродливости формы, которую сообщила ей окружающая ее действительность. Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви; ничто другое не говорило ее душе; ум ее спал. Дикое растение, вполне представленное самому себе, Татьяна создала себе свою собственную жизнь, в пустоте которой тем мятежнее горел пожиравший ее внутренний огонь, что ее ум ничем не был занят. Татьяна, по словам Белинского, не могла полюбить Ленского и еще менее могла полюбить кого-нибудь из известных ей мужчин; она так хорошо их знала, и они так мало представляли пищи ее экзальтированному, аскетическому воображению. Разговор Татьяны с нянею – чудо художественного совершенства! Это целая драма, проникнутая глубокою истиною. В ней удивительно верно изображена русская барышня в разговоре томящей ее страсти. Сдавленное внутри чувство всегда порывается наружу, особенно в первый период еще новой, еще неопытной страсти. Татьяна вдруг решается писать к Онегину: порыв наивный и благородный; но его источник не в сознании, а в бессознательности: бедная девушка не знала, что делала. После, когда стала знатною барынею, для нее совершенно исчезла возможность таких наивно – великодушных движений сердца. Письмо Татьяны, свело с ума всех русских читателей, когда появилась третья глава «Онегина». Начало письма превосходно: оно проникнуто простым искренним чувством; в нем Татьяна является сама собою. Все в письме Татьяны истинно, но не все просто. Сочетания простоты с истиною составляет высшую красоту и чувства, и дела, и выражения. Нельзя не желать о поэте, который видит себя принужденным, таким образом оправдывать свою героиню перед обществом – и в чем же? – в том, что составляет сущность женщины, ее лучшее право на существование – что у нее есть сердце, а не пустая яма, прикрытая корсетом. И всего грустнее в этом то, что перед женщинами в особенности старается он оправдать свою Татьяну. «И так, в Татьяне, наконец, совершился акт сознания; ум ее проснулся. Она поняла, наконец, что есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви. Посещение дома Онегина и чтение его книг приготовили Татьяну к перерождению из деревенской девочки в светскую даму, которая так удивило и поразило Онегина. Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить – значит, для нее жить, а жертвовать – значит любить. Для этой роли создала природа Татьяну; но общество пересоздала ее. »* – пишет Белинский. Татьяна это- портрет во весь рост. Татьяна это – тип русской женщины.

Список литературы

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

* Белинский. Роман “Евгений Онегин” в критике. Стр.

Виссарион Григорьевич Белинский
1811-1848

Значение Белинского.

По мощи гениального дарования и масштабам литературно-эстетических и философских знаний Белинский подобен титанам эпохи Возрождения. Его знания исключительны по своему многообразию, а идейно-эстетические суждения и оценки удивительны по оригинальности и глубине. Страстно, фанатически влюбленный в отечественную литературу, отдавая ей главное внимание, он не впадал в националистическую односторонность и являлся горячим почитателем, превосходным знатоком западноевропейской и шире — мировой литературы. Им написаны поучительные характеристики произведений Шекспира, Шиллера, Гёте, Жорж Санд и многих других зарубежных писателей. Его анализы русских писателей нередко даются в сопоставлении с западноевропейскими.

Гениальное истолкование Белинским сущности, своеобразия и значения русской литературы, его ведущие идейно-эстетические принципы и оценки стали определяющими для всего последующего развития отечественного искусства. Белинский выступил выдающимся деятелем, корифеем самобытно-русской философской мысли, основоположником революционно-демократической критики, гениальным теоретиком-эстетиком, пионером создания научной истории литературы. Это великий патриот, пламенный публицист, бесстрашный общественный трибун, замечательный социолог, несгибаемый борец за интересы самых широких трудовых масс. В развитии отечественной философии, публицистики, литературно-эстетической мысли, в освободительной борьбе русского народа его деятельность ознаменовала собою крупнейшую историческую полосу.

П. А. Вяземский, непримиримый идейный противник Белинского, правильно понял его роль, сказав, что это «литературный бунтовщик, который, за неимением у нас места бунтовать на площадях, бунтовал в журналах». Видя в Белинском самого страшного врага, литературные борзописцы самодержавно-крепостнического режима пытались подорвать его авторитет клеветнической полемикой, пасквилями, прямыми и тайными доносами. В 30—40-е годы в ожесточенно-яростных сражениях против Белинского особенно усердствовали Булгарин, Шевырев, Сенковский и Бурачек. У них были многочисленные помощники. Так, басня Б. Федорова «Крысы », опубликованная в 1842 году почти одновременно в журналах «Маяк » и «Москвитянин », завершалась словами, явно обращенными к III отделению: «Литературных крыс я наглости дивился, Знать Васька-Кот запропастился». В оглупленном, карикатурно-пародийном виде критик изображался в повести «Пиюша » В. Ушакова (1835 ), в комедиях «Семейный суд» В. Каратыгина (1839 ), «Новый недоросль» С. Навроцкого (1840 ), «Демон стихотворства» В. Невского (1843 ) и в других произведениях реакционной литературы.

Но авторитет Белинского в глазах прогрессивной общественности от этого не снижался. Первостепенные писатели нашей прогрессивной литературы, начиная с Пушкина, отдали ему дань безусловного уважения и восторженного поклонения. А. В. Кольцов говорил И. И. Панаеву: «Я обязан всем ему», И. С. Тургенев называл его «отцом и командиром».

Белинский поднял критику на такую высоту гражданского служения, до которой она до него не возвышалась ни в одной стране мира. Подчиняя литературу решению самых насущных нравственно-общественных вопросов, автор «Литературных мечтаний» стал центральной фигурой эпохи, истинным властителем дум прогрессивных читателей, в особенности молодежи своего времени. По свидетельству Герцена, «Статьи Белинского судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербуге с 25 числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли „Отечественные записки“, тяжелый номер рвали из рук в руки. „Есть Белинского статья?“ — „Есть“, — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех-четырех верований, уважений как не бывало». Роль Белинского, нравственно-политического учителя своих современников и последующих поколений, выразительно подчеркнута Некрасовым, который в поэме «Медвежья охота» сказал: «Ты нас гуманно мыслить научил»…

Ослабляя революционное влияние Белинского, либералы, в лице Анненкова, Боткина и других, пытались представить его предтечей либерального движения. Но эти попытки были дезавуированы Герценом, Чернышевским, Добролюбовым, Некрасовым и их последователями. Герцен видел в критике самую революционную натуру своего времени. Чернышевский заявил, что Белинский «носил в своей душе идеал будущего». Добролюбов считал, что он всегда будет гордостью, славой и украшением русской литературы.

Величие Белинского в том, что он, опираясь на трудовые слои населения, выражая, по определению Ленина, «настроение крепостных крестьян», смотрел далеко вперед и предугадывал блистательные дали своего отечества. Одно из заветных его убеждений заключалось в осознании России как строительницы общечеловеческой цивилизации. Базраздельно веря в необъятные силы своего народа, гордясь его духовной мощью, Белинский видел его назначение «в том, чтоб слить в себе все элементы всемирно-исторического развития» и «сказать миру свое слово, свою мысль».

Сразу же после смерти Белинского, боясь влияния критика на молодые умы, царская цензура сделала его имя и сочинения запретными. И несмотря на это, в 1856 году его политический противник, славянофил И. Аксаков принужден был признать, что «имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше». Когда в 1859 году появилось первое издание его сочинений, реакционеры требовали их изъятия. Позже, в конце XIX — начале XX века, на борьбу с Белинским ринулись критики-идеалисты, в особенности Волынский и Айхенвальд. Но благотворное воздействие критика, преодолевая все барьеры, ставящиеся ему литературными недругами, неудержимо росло. По крылатому выражению Ленина, идеи Белинского делали его дорогим «всякому порядочному человеку на Руси».

Представляя самую передовую для своего времени идейность, проникаясь глубочайшей верой в необъятные силы своего народа, прозревая грядущее, Белинский стал первооткрывателем, Колумбом таких истин, суждений, которые наложили неизгладимую печать на все последующее развитие прогрессивной критики, эстетики, теории и истории литературы. И не только русской. Это критик мировой известности и всемирной роли. Ведь именно ему принадлежит первая концепция критического реализма, созданная в Европе. В том или ином переосмыслении многие теоретические положения Белинского вошли в основной фонд марксистско-ленинской науки. Этим самым великий критик, переживая целые эпохи, приобрел значение нашего современника. Его определяющие методологические принципы, историко-литературные суждения, эстетические оценки, наконец, стилевое своеобразие, мастерство остаются руководством к действию и в создании социалистического искусства.