Виктор Гюго и Жюльетта Друэ Жюльенна Говэн . (Гюго М. В.)
Виктор Гюго и Жюльенна Говэн . «Помнишь ли ты нашу первую ночь…»
«… Жизнь без любви пуста.
Когда волшебное «люблю» твердят уста.
И разливается по нашим жилам пламя,
Мы, смертные, равны с бессмертными богами.
Вокруг этого писателя всегда вился клубок из тайн, хитросплетение и загадок. И, казалось бы, автор раскрыл всю свою жизнь перед читателями, словно книгу, но … Осталась ещё она загадка . О ней, даже сам романист не догадывался!
Гюго обладал нечеловеческой остротой зрения! Он мог с высота собора Парижской Богоматери разглядеть цвет одеяний хорошенькой мадемуазель! И обладая таким зрением, он осматривал своё детище и всё ему казалось крепко связанным, всё сходилось одно к одному, кроме одного … Это было исключением!
Итак, читатель должен открыть вторую часть романа – «Отверженные».
Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ
ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ
Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.
Перепросмотреть внимательно описание женского монастыря Малый Пиклюс. Описание скрупулёзное настолько, что начинаешь удивляться внимательности автора, видимо, он был знатоком и наблюдателем жизни монахинь … А ведь этого быть не может! И второе, что начинает удивлять … Эту часть романа, будто писал не сам Гюго, а кто другой … Размашисто и мощно, впечатлительно и заманчиво … Строчка за строчкой — очень скромно для вулканизирующего Гюго …
А писала их — одна из обитательниц заведения … Что же получается? Гюго воспользовался чьи-то трудом? Но как же его железное правило: «Никогда и ничего не брать у других!»
Отступил от слов своих? Нарушил своё же правило? Или … Он просто не считал этот текст выкраденным и чужим. Почему? Да потому что, эта женская рука, которая писала строки эти, принадлежала ему безраздельно … Впрочем, как и душа её — принадлежала ему, как и сердце её … Кто же эта талантливая незнакомка?
«Ничем не жертвуй ради меня»
Звали её — Жюльенна Говэн. Можно прочесть и иное имя на мраморной белой плите, под которой покоится прах соавтора романа – «Отверженные» – Жюльетта Друэ. Этот псевдоним взяла себе дочь портного. Она придумала его себе, без какого-либо колебания, когда избрала путь артистки. А пусть к заветной сцене был тернист … Сначала монастырь, ведь девочка очень рано стала сиротой и жила она в тёмных кельях не один год. И осталась бы здесь навсегда, если бы не богемная жизнь, куда она была «брошена» волею судьбы …
Жюльенна родила дочку от скульптора, но у него и в мыслях не было такого — жениться на матери своего ребёнка. И натурщица … «пошла по рукам». Посредственная артистка, а скорее великолепная куртизанка, посчитала за честь, сыграть роль в пьесе Гюго … хоть какую-нибудь … И эта пьеса появилась.
Первая драма великого Гюго называлась – «Лукреция Борджа». Её премьера состоялась второго февраля тысяча восемьсот тридцать третьего года. Всё прошло просто триумфально! А уже через пару недель, в самый разгар масленичного гулянья, состоялась первая ночь … куртизанки и романиста.
«Помнишь ли ты, моя дорогая возлюбленная, нашу первую ночь…»
Это писал Виктор Жюльетте в письме, уже спустя несколько лет, в годовщину той, незабываемой для него, даты.
«Ничто, даже сама смерть, не изгладит в моей памяти этого воспоминания. Все мгновения этой ночи проносятся сейчас одно за другим в моём воображении, подобно звёздам, проносящимся пред очами моей души… Эта ночь была символом и одновременно прообразом великого светлого праздника, свершившегося в тебе…»
А в самом Викторе? Нет, об этом в письме ни слова! «Таинственные часы» раскрасили его однообразное существование, но изменить Гюго не смогли. Обычным чередом шла жизнь романиста … Нет, она бурлила, клокотала и кипела! Жизнь политическая, жизнь литературная, жизнь семейная … На неё-то, его новая пассия, ни в коем случае, не должна была покушаться!
«Ничем, – предупреждала, – не жертвуй ради меня».
В тот день, в Париже не было его жены и не было детей. Виктор привёл Жюльетту к себе в дом. На утро она его поблагодарила за доверие и гостеприимство, ушла, а позже призналась, что из того дня она вынесла «чувство горести и ужасной безнадёжности».
Нет, не упрёк! Упаси Бог! «Вы в этом не виноваты, мой бедненький, любимый мой; и я тоже не виновата. Но уж так получилось… если вам хоть немного жаль меня, помогите мне выйти из того унизительного положения, в котором я нахожусь. Помогите мне подняться, ведь поза коленопреклонённой рабыне мучительна и для души, и для тела».
«Рука в руке, душа с душою…»
Тем самым она хотела ему сказать, что ей опостылело быть содержанкой, не хотела быть она и куртизанкой. Она просила писателя помочь ей с озверевшими кредиторами, дабы дальше она жила по средствам, какими бы скромными они у неё не были. Её мольба была услышана … «Эти деньги, – извещает торжественно, – ваши» … Но, писатель строго контролировал бюджет семьи, расходы и доходы, подсчитывал каждое су, а тут такая щедрость! Он привык к тому, чтобы всё всем растолковывать, и здесь писатель так же не удержался (скорее всего, по этой-то причине, романы Гюго столь длинны, ведь привык он всё разжёвывать и разъяснять) .
«Эти деньги – ваши. Я заработал их для вас…Вещь, которую просили меня, нужно было приготовить к нынешнему утру или отказаться. Двадцать раз перо падало у меня из рук, но ведь это нужно было для вас, и я работал».
В письме не было сожаления, понимания, но он писал, что на Жюльетту он смотрит, как «на существо самое великодушное, самое достойное и благородное, ставшее жертвой судьбы». И добавил в конце … «Никто не имеет права бросить в вас камень – кроме меня».
Восхитительно! Кроме него … Простодушие, либо эгоизм? Владыка её или откровенность господина, хозяина? И этот же мужчина, высокопарный и мелочный одновременно, писал этой же женщине, послания в стихах, которые вошли в сокровищницу мировой лирической поэзии!
«Когда улыбкою своей ты, как лучами,
Вдруг озаришь весь мир.
В этом стихотворении свыше ста строк и называется оно – «На берегу моря». Да, Виктор и Жюльетта ездили к морю отдыха вдвоём. Она же, сие путешествие окрестила, с горечью, так – «ежегодное жалкое, маленькое счастье». Горечь и небывалая благодарность одновременно … Ему или Судьбе?
«Ты помнишь, как мы уезжали откуда-нибудь и как мы прижимались друг к другу под откидным верхом дилижанса? Рука в руке, душа с душой, мы забывали обо всём, кроме нашей любви»
Друг другу они писали письма не только, когда были далеки и жили на расстоянии, но и когда были вблизи. При этом, Виктор был красноречивым, поэт и романист, мемуарист и политик, драматург и академик, а всё же перо его слушалось, а язык — нет.
«Ты найдёшь у себя на одеяле эту записку, сложенную вчетверо, и улыбнёшься мне, правда? Я хочу, чтобы в прекрасных твоих глазах, которые столько пролили слёз, засияла улыбка. Спи, моя Жюльетта; пусть снится тебе, что я тебя люблю; пусть тебе снится, что я у твоих ног; пусть тебе снится, что моя всецело; пусть тебе снится, что я всецело твой; пусть тебе снится, что я не могу без тебя жить…»
Каким-то чудом сохранился документ, уникальный, такого второго не существует. Уникальный он ещё и потому, что во всей мировой истории, каких бы любовных отношений не существовало, а таких документов никто и никогда не составлял!
Из текста понятно, что был сей странный документ составлен в три часа пополудни, четвёртого июля тысяча восемьсот тридцать четвёртом году, в Париже и далее гласит вот что …
«Вчера, 3 июля 1834 года, в половине одиннадцатого вечера, в гостинице «Щит Франции», я, Жюльетта, была самая счастливая и самая гордая женщина на свете… Настоящее письмо, имеющее форм; протокола, является документом, устанавливающим состояние моего сердца. Этот документ, составленный нынче, действителен до конца моей жизни на земле; в тот день, час и минуту, когда он будет мне предъявлен, обязуюсь вернуть вышеупомянутое сердце в том самом состоянии, в каком оно сегодня находится, то есть наполненным одной-единственной мыслью – мыслью о тебе».
Да уж. Как мог ответить на такое поэт, как только не стихами! И в тысяча восемьсот тридцать пятом году, самое светлое творение Гюго, было напечатано в сборнике, который назывался – «Песни сумерек» . Поэт написал самые искренние, самые светлые, самые тёплые стихотворения, но в предисловии указал, что «не следует эту книгу рассматривать во всех её разделах как достоверный материал для истории какого-нибудь человеческого сердца».
Осторожничал и можно его понять … Была ведь у него супруга, было общественное мнение, были и другие «любимые» женщины. Все они могли внимательно и скрупулёзно изучить каждую строчку и припомнить, когда так ночь, либо какая-либо откровенность произошла именно с ней! Но, предисловие книги гласит, что речь идёт — вовсе не о них!
Понятно, что отношения между писателем и Жюльеттной безоблачными не были. Любили, ссорились и она даже как-то, в сердцах, отдала ему все письма, что он ей писал. Он отдал ей платок … Правда, подзабыл, что не она его дарила ему, а другая женщина. Ну и потом, так все они похожи, платочки эти, белые, да кружевные!
«Я не строю никаких иллюзий»
В тысяча восемьсот сорок третьем году утонула одна из дочерей писателя. Он узнал о трагедии и рядом с ним была не его супруга, а была она — Жюльетта. Она была всегда рядом, когда романисту было трудно, плохо, в каждый час, и в каждый день … Она переписывала его рукопись, она знала его стихи, она советовала и прислушивалась к его мнению.
«Да, да, я жена твоя, правда ведь, обожаемый мой? Ты можешь, не краснея, признать меня своей женой, и всё же я прежде всего твоя любовница, это моё первое имя, имя, которое я ценю превыше всего и хочу сохранить».
По европейским нравам, у мужчины жена была одна, а вот любовниц может быть сколь угодно. А если у мужчины темперамент Гюго? Конечно, такая особь не может довольствоваться одной … И Жюльетта об этом знала.
«Я не строю себе никаких иллюзий, – писала она ему. – И к тому же я люблю тебя так сильно, что стала проницательной».
Умница, красавица, всё понимающая … Ему «любопытно и приятно познакомиться с женщинами, которые увлечены», она потворствует его «тщеславию мужчины и поэта» и в то же время предупреждает писателя «при первой же твоей измене я умру».
Но не умерла … Ни первой его измене, ни при второй, ни при последующих … Она сама себя успокаивала, что нет неопровержимых доказательство эту. Она же их и не пыталась искать и даже видеть. Эти доказательства сами её нашли …
Одна из многолетних «любимых женщин» романиста и одновременно близкая подруга Жюльетты, сложила в аккуратную стопочку, самые яркие и пылкие письма, которые поэт ей направлял. Перетянула алой атласной лентой и отправила сопернице. Жюльетта, прочитав их, на двое суток слегла … Она доселе жила в уединении, вела скромный монашеский образ жизни, ведь так хотел он — Виктор.
Прошло двадцать лет их … любви.
«Оказывай своей жене внимание и любовь»
Такой большой срок их отношений. Эти годы, уже сами по себе, обесценили его связь. Ни одна из женщин, столь долго, его не интересовала. Конечно, кроме супруги … Жюльетта же была … одинокой и Его семья, для неё, была святой.
«Не беспокойся обо мне, мой дорогой и бедный возлюбленный, ведь я люблю тебя всего нежнее и увереннее именно тогда, когда знаю, что ты должен предаться семейным обязанностям…
Посвяти себя всецело твоей достойной и мужественной жене… утешай её и развлекай как только можешь, щедро оказывай ей внимание и любовь, которых она заслужила, и не бойся, что когда-нибудь истощится моё терпение и моё доверие».
Она — хранила его союз. Как могла, изо всех сил. Лишь бы супруги не поссорились, лишь бы ладили. Правда, жена Виктора, и не догадывалась, что супруг её — не супруг, а скорее соратник и друг, товарищ и собеседник. После того, как бунтарь покинул Францию на долгие годы, жена его — осталась жить в Париже. А вот Жюльетта преданно поехала за ним …
Ей не позволено было встречаться с ним открыто. И вдруг, всегда весёлый и здоровый Виктор, вдруг приболел. На протяжении нескольких недель, Жюльетта не могла видеть любимого. Она вся извелась …
«Мой бедный, обожаемый, как бы я хотела быть сейчас твоей служанкой и всё делать для тебя, не докучая твоей семье. О, почему твоя жена, святая женщина, не может заглянуть в глубины моей совести и сердца? Тогда она не сердилась бы за эту помощь, а была бы растрогана и прониклась бы благодарностью…»
Прошло тридцать лет их любви …
«А сердце у меня разбито»
Очень многое изменилось! Жюлетту приглашали в дом поэта! На приглашение она ответила великолепно!
«Позволь мне, – писала она, – отказаться от этого счастья и чести и не нарушать осторожности, деликатности и уважения, с которыми я тридцать лет относилась и к твоему, и к моему собственному дому… Позволь мне не нарушать нравственный деяний всей моей жизни и сохранять достоинство и святость моей любви».
А спустя три года писатель стал вдовцом … И вот, наконец-то, Друэ стала той единственной … Нет же! Не была она у него единственной, как бы не так!
Суббота, Эдмонн Гонкур, решил с другом, навестить овдовевшего поэта .
«Застаём его в просторной комнате особняка; буфет светлого дерева, точно в столовой, камин украшен двумя китайскими фарфоровыми лампами, между которых красуется бутылка водки. Божество окружено существами женского пола. Ими занят весь диван». Может, это какое-то случайное нашествие? Ничего подобного! Вот ещё одно свидетельство, через год с нибольшим…
Гюго обедал, но тотчас покинул столовую, откуда вперемежку со звоном тарелок доносился женский смех, и вежливо вышел навстречу гостью. Разговор завязался на разные отвлечённые темы – литераторы как-никак встретились, писатели! – но « в эту минуту, – пишет Эдмон Гонкур, – в гостиную врываются женщины – растрёпанные, разгорячённые тем перигорским вином, которое окрестили «вином Виктора Гюго».
И если для кого-то это всего лишь колоритная сцена, то для его «спутницы» это круговерть и трагедия!
«Право, я уже не в силах переносить мучения, постоянно возрождающиеся в моём бедном любящем сердце, и противостоять целой стае молодых искусительниц… Довольно, я спрячу ключ от своего сердца под дверь и пойду куда глаза глядят».
Спрятала и ушла! И вот, в прекрасный сентябрьский день, Жюльетта … исчезла. Писатель предпринял героические усилия, дабы отыскать беглянку.
«Невыносимые муки. И повелительная необходимость держать всё в секрете: я должен хранить молчание и ничем не выдавать себя. Я сохраняю спокойствие. А сердце у меня разбито».
Прошло сорок лет их любви .
«Счастье, равносильное отчаянию…»
Он уже никак не мог жить без неё … Он слал ей телеграммы и письма, на все адреса и даже наобум, и каждая строчка отличалась выразительностью и страстью. И она не смогла устоять перед «огненными текстами». Она вернулась.
На день её возвращения, в театре была объявлена генеральная репетиция. Но Гюго сразу же сообщил, что присутствовать не будет. Он должен быть на вокзале и встретить поезд.
Прибыл поезд в пять минут десятого. Писатель же был на вокзале без десяти минут восьмого. Он даже не завтракал. Классику было семьдесят лет. А он нетерпеливо шагал по перрону. Поезд не опоздал .
«Мы вновь встретились, – отметил он в записной книжке. – счастье, равносильное отчаянию».
Они вместе поселились в одном доме. После смерти мужа, здесь же жила невестка мэра. Классик пережил свою супругу, своих детей, кроме одной дочери, которая до конца своей жизни, была заперта в сумасшедшем доме.
Невестка уважительно относилась к знаменитому писателю, своему же свёкру. А вот с Жюльеттой она всегда ладила, кроме одного случая … Жюльетта перебралась на спальный этаж и невестка писателя открыто выразила свою неприязнь по этому поводу. Она даже сказала, что такая теснота, заставит её съехать, вместе с детьми.
А это значило, что классик должен был расстаться с внуками? Нет, этого он не мог допустить, отчего сказал Жюльетте перебраться на этаж ниже. Она взяла перо в руки, видимо это у неё пошло от Гюго …
«Дорогой, дорогой и любимый мой. Разлука, которой я боялась как несчастья, уже свершилась».
Это было почти семьдесят … Разве ж это возраст для высоких чувств?
«Я провожала вас взглядом, – пишет она ему, переходя на «вы», что должно было подчеркнуть её крайнее неудовольствие, – я провожала вас взглядом до поворота улицы, как делала это прежде. Но вы-то, вы ни разу не обернулись, не подали мне ласкового знака, как в прежние времена. Что это доказывает. »
Три вопросительных знака и каждый из них — риторический! Ведь ответ известен!
«Ты страдаешь от жгучей язвы влечения к женщинам. – Уже без упрёка… Уже почти с сочувствием… – А я страдаю оттого, что слишком тебя люблю».
К тому же, Жюльетта страдала смертельной болезнью. Но это пустяк, стоило ли на это обращать внимание?
На первое января тысяча восемьсот восемьдесят третьего года, классик получил от Жюльетты открытку. Она писала …
«Дорогой, обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту пору на следующий год, но я счастлива и горда тем, что могу подписать свидетельство о своей жизни в истёкшем году двумя словами: люблю тебя. Жюльетта».
Прошло пятьдесят лет их любви.
Была девчушкой — мечтала полностью посвятить себя Господу. Нет, судьба иначе распорядилась. Она посвятила жизнь свою … Божеству. Лишь в память от той жизни монашеской, она написала несколько глав в романе знаменитого Гюго, который, отступив от своего же правила – «не брать чужого» – встроил их искусно в величественный роман-эпопею «Отверженные».
Но, она написала … Но она же — не чужая?
Рукописи обоих возлюбленных, впоследствии, были вместе переплетены. Так же, как были переплетены их судьбы.
Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем
Чтобы вывести это сочинение введите команду /id21824
Виктор Гюго – Сочинения
Виктор Гюго – Сочинения краткое содержание
В книгу «Сочинения» Виктора Гюго вошли следующие произведения: «Девяносто третий год», «Собор Парижской богоматери», «Труженики моря», «Человек, который смеется».
Произведения в книге подобраны таким образом, чтобы показать все глубину и многогранность писательского таланта великого французского писателя. Ключевую роль в творчестве В. Гюго занимает роман «Собор парижской Богоматери», но не менее интересны и самобытны хроники великой французской революции отраженные в романе «Девяносто третий год», самобытен, с элементами гротеска на жизнь Англии 17–18 вв., сюжет книги «Человек, который смеется».
Совершенно иным предстает перед нами Виктор Гюго в романе «Труженики моря», где автор рассказывает о тяжелом труде простых рыбаков, воспевает героическую борьбу человека с силами природы.
Перевод: Ю. Померанцева
Сочинения – просмотреть бесплатно ознакомительный отрывок
Девяносто третий год
Книга первая. В море
Книга первая. Содрейский лес
В последних числах мая 1793 года один из парижских батальонов, отправленных в Бретань под началом Сантерра, [1] вел разведку в грозном Содрейском лесу близ Астилле. Около трехсот человек насчитывал теперь этот отряд, больше чем наполовину растаявший в горниле суровой войны. То было после боев под Аргонном, Жемапом, [2] и Вальми [3] когда в первом парижском батальоне из шестисот волонтеров осталось всего двадцать семь человек, во втором – тридцать три и в третьем – пятьдесят семь человек. Памятная година героических битв.
Во всех батальонах, посланных из Парижа в Вандею, было девятьсот двенадцать человек. Каждому батальону придали по три орудия. Сформировали их в спешном порядке. 25 апреля, в бытность Гойе [4] министром юстиции и Бушотта [5] военным министром, секция Бон-Консейль предложила послать в Вандею несколько батальонов волонтеров; член коммуны Любен сделал соответствующее представление; первого мая Сантерр уже мог направить к месту назначения двенадцать тысяч солдат, тридцать полевых орудий и батальон канониров. Построение этих батальонов, возникших молниеносно, оказалось столь разумным, что и посейчас еще служит образцом при определении состава линейных рот; именно тогда впервые изменилось традиционное соотношение между числом солдат и числом унтер-офицеров.
28 апреля Коммуна города Парижа дала своим волонтерам краткий наказ: «Ни пощады, ни снисхождения!» К концу мая из двенадцати тысяч человек, покинувших Париж, восемь тысяч пали в бою.
Батальон, углубившийся в Содрейский лес, готов был к любым неожиданностям. Продвигались не торопясь. Зорко смотрели по сторонам направо и налево, вперед и назад; недаром Клебер [6] говорил: «У солдата и на затылке глаза есть». Шли уже давно. Сколько могло быть времени? День сейчас или ночь? Неизвестно, ибо в таких глухих чащах безраздельно господствует вечерняя мгла и в Содрейском лесу вечно разлит полумрак.
Трагическую славу стяжал себе Содрейский лес. Здесь, среди лесных зарослей, в ноябре 1792 года свершилось первое злодеяние гражданской войны. Из гибельных дебрей Содрея вышел свирепый хромец Мускетон; длинный список убийств, совершенных в здешних лесах и перелесках, вызывает невольную дрожь. Нет на всем свете места страшнее. Углубляясь в чащу, солдаты держались настороже. Все кругом было в цветенье; приходилось пробираться сквозь трепещущую завесу ветвей, изливавших сладостную свежесть молодой листвы; солнечные лучи с трудом пробивались сквозь зеленую мглу; под ногой шпажник, касатик, полевые нарциссы, весенний шафран, безыменные цветочки – предвестники тепла, словно шелковыми нитями и позументом расцвечивали пышный ковер трав, куда вплетался разнообразным узором мох; здесь он рассыпал свои звездочки, там извивался зелеными червячками. Солдаты шагали медленно в полном молчании, с опаской раздвигая кустарник. Над остриями штыков щебетали птицы.
В гуще Содрейского леса некогда, в мирные времена, устраивались охоты на пернатых, ныне здесь шла охота на людей.
Стеной стояли березы, вязы и дубы; под ногой расстилалась ровная земля; густая трава и мох поглощали шум человеческих шагов; ни тропинки, а если и встречалась случайная тропка, то тут же пропадала; заросли остролиста, терновника, папоротника, шпалеры колючего кустарника, и в десяти шагах невозможно разглядеть человека. Пролетавшая иногда над шатром ветвей цапля или водяная курочка указывали на близость болота.
А люди все шли. Шли навстречу неизвестности, страшась и с тревогой поджидая появления того, кого искали сами.
Время от времени попадались следы привала – выжженная земля, примятая трава, наспех сбитый из палок крест, груда окровавленных ветвей. Вот там готовили ужин, тут служили мессу, там перевязывали раненых. Но люди, побывавшие здесь, исчезли бесследно. Где они сейчас? Может быть, уже далеко? Может быть, совсем рядом, залегли в засаде с ружьем в руке? Лес словно вымер. Батальон двигался вперед с удвоенной осмотрительностью. Безлюдье – верный знак опасности. Не видно никого, тем больше оснований остерегаться. Недаром о Содрейском лесе ходила дурная слава.
В таких местах всегда возможна засада.
Тридцать гренадеров, отряженные в разведку под командой сержанта, ушли далеко от основной части отряда. С ними отправилась и батальонная маркитантка. Маркитантки вообще охотно следуют за головным отрядом. Пусть на каждом шагу подстерегает опасность, зато чего только не насмотришься… Любопытство – одно из проявлений женской храбрости.
Вдруг солдаты маленького передового отряда почувствовали тот знакомый охотнику трепет, который предупреждает его о близости звериного логова. Будто слабое дуновение пронеслось по ветвям кустарника, и, казалось, что-то шевельнулось в листве. Идущие впереди подали знак остальным.
Офицеру не для чего командовать действиями разведчика, в которых выслеживание сочетается с поиском; то, что должно быть сделано, делается само собой.
В мгновение ока подозрительное место было окружено и замкнуто в кольцо вскинутых ружей: черную глубь чащи взяли на прицел со всех четырех сторон, и солдаты, держа палец на курке, не отрывая глаз от цели, ждали лишь команды сержанта.
Но маркитантка отважно заглянула под шатер ветвей, и, когда сержант уже готов был отдать команду: «Пли!», раздался ее крик: «Стой!»
Затем, повернувшись к солдатам, она добавила: «Не стреляйте, братцы!»
Она бросилась в кустарник. Солдаты последовали за ней.
И впрямь там кто-то был.
В самой гуще кустарника на краю круглой ямы, где лесорубы, как в печи, пережигают на уголь старые корневища, в просвете расступившихся ветвей, словно в зеленой горнице, полускрытой, как альков, завесою листвы, сидела на мху женщина; к ее обнаженной груди припал младенец, а на коленях у нее покоились две белокурые головки спящих детей постарше.
Это и была засада!
– Что вы здесь делаете? – воскликнула маркитантка.
Женщина молча подняла голову.
– Да вы, видно, с ума сошли, что сюда забрались! – добавила маркитантка.
– Еще минута, и вас бы на месте убили.
Повернувшись к солдатам, она пояснила:
– Будто сами не видим! – сказал кто-то из гренадеров.
– Пойти вот так в лес, чтобы тебя тут же убили, – не унималась маркитантка, – надо ведь такую глупость придумать!
Женщина, оцепенев от страха, с изумлением, словно спросонья, глядела на ружья, сабли, штыки, на страшные лица.
Виктор Гюго – Сочинения
Описание книги “Сочинения”
Описание и краткое содержание “Сочинения” просмотреть бесплатно .
В книгу «Сочинения» Виктора Гюго вошли следующие произведения: «Девяносто третий год», «Собор Парижской богоматери», «Труженики моря», «Человек, который смеется».
Произведения в книге подобраны таким образом, чтобы показать все глубину и многогранность писательского таланта великого французского писателя. Ключевую роль в творчестве В. Гюго занимает роман «Собор парижской Богоматери», но не менее интересны и самобытны хроники великой французской революции отраженные в романе «Девяносто третий год», самобытен, с элементами гротеска на жизнь Англии 17–18 вв., сюжет книги «Человек, который смеется».
Совершенно иным предстает перед нами Виктор Гюго в романе «Труженики моря», где автор рассказывает о тяжелом труде простых рыбаков, воспевает героическую борьбу человека с силами природы.
Девяносто третий год
Книга первая. В море
Книга первая. Содрейский лес
В последних числах мая 1793 года один из парижских батальонов, отправленных в Бретань под началом Сантерра,[1] вел разведку в грозном Содрейском лесу близ Астилле. Около трехсот человек насчитывал теперь этот отряд, больше чем наполовину растаявший в горниле суровой войны. То было после боев под Аргонном, Жемапом,[2] и Вальми[3] когда в первом парижском батальоне из шестисот волонтеров осталось всего двадцать семь человек, во втором – тридцать три и в третьем – пятьдесят семь человек. Памятная година героических битв.
Во всех батальонах, посланных из Парижа в Вандею, было девятьсот двенадцать человек. Каждому батальону придали по три орудия. Сформировали их в спешном порядке. 25 апреля, в бытность Гойе[4] министром юстиции и Бушотта[5] военным министром, секция Бон-Консейль предложила послать в Вандею несколько батальонов волонтеров; член коммуны Любен сделал соответствующее представление; первого мая Сантерр уже мог направить к месту назначения двенадцать тысяч солдат, тридцать полевых орудий и батальон канониров. Построение этих батальонов, возникших молниеносно, оказалось столь разумным, что и посейчас еще служит образцом при определении состава линейных рот; именно тогда впервые изменилось традиционное соотношение между числом солдат и числом унтер-офицеров.
28 апреля Коммуна города Парижа дала своим волонтерам краткий наказ: «Ни пощады, ни снисхождения!» К концу мая из двенадцати тысяч человек, покинувших Париж, восемь тысяч пали в бою.
Батальон, углубившийся в Содрейский лес, готов был к любым неожиданностям. Продвигались не торопясь. Зорко смотрели по сторонам направо и налево, вперед и назад; недаром Клебер[6] говорил: «У солдата и на затылке глаза есть». Шли уже давно. Сколько могло быть времени? День сейчас или ночь? Неизвестно, ибо в таких глухих чащах безраздельно господствует вечерняя мгла и в Содрейском лесу вечно разлит полумрак.
Трагическую славу стяжал себе Содрейский лес. Здесь, среди лесных зарослей, в ноябре 1792 года свершилось первое злодеяние гражданской войны. Из гибельных дебрей Содрея вышел свирепый хромец Мускетон; длинный список убийств, совершенных в здешних лесах и перелесках, вызывает невольную дрожь. Нет на всем свете места страшнее. Углубляясь в чащу, солдаты держались настороже. Все кругом было в цветенье; приходилось пробираться сквозь трепещущую завесу ветвей, изливавших сладостную свежесть молодой листвы; солнечные лучи с трудом пробивались сквозь зеленую мглу; под ногой шпажник, касатик, полевые нарциссы, весенний шафран, безыменные цветочки – предвестники тепла, словно шелковыми нитями и позументом расцвечивали пышный ковер трав, куда вплетался разнообразным узором мох; здесь он рассыпал свои звездочки, там извивался зелеными червячками. Солдаты шагали медленно в полном молчании, с опаской раздвигая кустарник. Над остриями штыков щебетали птицы.
В гуще Содрейского леса некогда, в мирные времена, устраивались охоты на пернатых, ныне здесь шла охота на людей.
Стеной стояли березы, вязы и дубы; под ногой расстилалась ровная земля; густая трава и мох поглощали шум человеческих шагов; ни тропинки, а если и встречалась случайная тропка, то тут же пропадала; заросли остролиста, терновника, папоротника, шпалеры колючего кустарника, и в десяти шагах невозможно разглядеть человека. Пролетавшая иногда над шатром ветвей цапля или водяная курочка указывали на близость болота.
А люди все шли. Шли навстречу неизвестности, страшась и с тревогой поджидая появления того, кого искали сами.
Время от времени попадались следы привала – выжженная земля, примятая трава, наспех сбитый из палок крест, груда окровавленных ветвей. Вот там готовили ужин, тут служили мессу, там перевязывали раненых. Но люди, побывавшие здесь, исчезли бесследно. Где они сейчас? Может быть, уже далеко? Может быть, совсем рядом, залегли в засаде с ружьем в руке? Лес словно вымер. Батальон двигался вперед с удвоенной осмотрительностью. Безлюдье – верный знак опасности. Не видно никого, тем больше оснований остерегаться. Недаром о Содрейском лесе ходила дурная слава.
В таких местах всегда возможна засада.
Тридцать гренадеров, отряженные в разведку под командой сержанта, ушли далеко от основной части отряда. С ними отправилась и батальонная маркитантка. Маркитантки вообще охотно следуют за головным отрядом. Пусть на каждом шагу подстерегает опасность, зато чего только не насмотришься… Любопытство – одно из проявлений женской храбрости.
Вдруг солдаты маленького передового отряда почувствовали тот знакомый охотнику трепет, который предупреждает его о близости звериного логова. Будто слабое дуновение пронеслось по ветвям кустарника, и, казалось, что-то шевельнулось в листве. Идущие впереди подали знак остальным.
Офицеру не для чего командовать действиями разведчика, в которых выслеживание сочетается с поиском; то, что должно быть сделано, делается само собой.
В мгновение ока подозрительное место было окружено и замкнуто в кольцо вскинутых ружей: черную глубь чащи взяли на прицел со всех четырех сторон, и солдаты, держа палец на курке, не отрывая глаз от цели, ждали лишь команды сержанта.
Но маркитантка отважно заглянула под шатер ветвей, и, когда сержант уже готов был отдать команду: «Пли!», раздался ее крик: «Стой!»
Затем, повернувшись к солдатам, она добавила: «Не стреляйте, братцы!»
Она бросилась в кустарник. Солдаты последовали за ней.
И впрямь там кто-то был.
В самой гуще кустарника на краю круглой ямы, где лесорубы, как в печи, пережигают на уголь старые корневища, в просвете расступившихся ветвей, словно в зеленой горнице, полускрытой, как альков, завесою листвы, сидела на мху женщина; к ее обнаженной груди припал младенец, а на коленях у нее покоились две белокурые головки спящих детей постарше.
Это и была засада!
– Что вы здесь делаете? – воскликнула маркитантка.
Женщина молча подняла голову.
– Да вы, видно, с ума сошли, что сюда забрались! – добавила маркитантка.
– Еще минута, и вас бы на месте убили.
Повернувшись к солдатам, она пояснила:
– Будто сами не видим! – сказал кто-то из гренадеров.
– Пойти вот так в лес, чтобы тебя тут же убили, – не унималась маркитантка, – надо ведь такую глупость придумать!
Женщина, оцепенев от страха, с изумлением, словно спросонья, глядела на ружья, сабли, штыки, на страшные лица.
Дети проснулись и захныкали.
– Мне есть хочется, – сказал один.
– Мне страшно, – сказал второй.
Лишь младенец продолжал спокойно сосать материнскую грудь.
Глядя на него, маркитантка проговорила:
– Только ты один не растерялся.
Мать онемела от ужаса.
– Да не бойтесь вы, – крикнул ей сержант, – мы из батальона Красный Колпак!
Женщина задрожала всем телом. Она робко взглянула на сержанта и не увидела на его обветренном лице ничего, кроме густых усов, густых бровей и пылавших, как уголья, глаз.
– Бывший батальон Красный Крест, – пояснила маркитантка.
А сержант добавил:
– Ты кто такая, сударыня, будешь?
Женщина, застыв от ужаса, не спускала с него глаз. Она была худенькая, бледная, еще молодая, в жалком рубище; на голову она, как все бретонские крестьянки, накинула огромный капюшон, а на плечи шерстяное одеяло, подвязанное у шеи веревкой. С равнодушием дикарки она даже не потрудилась прикрыть голую грудь. На избитых в кровь ногах не было ни чулок, ни обуви.
– Нищенка, что ли? – спросил сержант.
В разговор снова вмешалась маркитантка:
Вопрос прозвучал по-солдатски грубо, но в нем чувствовалась чисто женская мягкость.
Женщина невнятно пробормотала в ответ:
А маркитантка тем временем ласково гладила шершавой ладонью головку младенца.
– Сколько же нам времени? – спросила она.
Мать не поняла вопроса. Маркитантка повторила:
– Я спрашиваю, сколько ему лет?
– А, – ответила мать. – Полтора годика.
– Смотрите, какие мы взрослые, – воскликнула маркитантка. – Стыдно такому сосать. Придется, видно, мне отучать его от груди. Мы ему супу дадим.
Мать немного успокоилась. Двое старших ребятишек, которые тем временем уже успели окончательно проснуться, смотрели вокруг с любопытством и, казалось, даже не испугались. Уж очень были пышны плюмажи у гренадеров.
– Ах, – вздохнула мать, – они совсем изголодались.
– Молоко у меня пропало.
– Еды им сейчас дадут, – закричал сержант, – да и тебе тоже. Не о том речь. Ты скажи нам, какие у тебя политические убеждения?
Женщина молча смотрела на сержанта.
– Ты что, не слышишь, что ли?
– Меня совсем молодой в монастырь отдали, а потом я вышла замуж, я не монахиня. Святые сестры научили меня говорить по-французски. Нашу деревню сожгли. Вот мы и убежали в чем были, я даже башмаков надеть не успела.
Текст книги “Сочинения”
Это произведение, предположительно, находится в статусе ‘public domain’. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр: Литература 19 века, Классика
Текущая страница: 1 (всего у книги 126 страниц)
Виктор Гюго
Сочинения
Девяносто третий год
Книга первая. В море
В последних числах мая 1793 года один из парижских батальонов, отправленных в Бретань под началом Сантерра,[1] 1
Сантерр Антуан-Жозеф (1752–1809) – деятель французской революции, якобинец, пользовавшийся большой популярностью в Сент-Антуанском предместье, принимал активное участие в борьбе против вандейских мятежников.
[Закрыть] вел разведку в грозном Содрейском лесу близ Астилле. Около трехсот человек насчитывал теперь этот отряд, больше чем наполовину растаявший в горниле суровой войны. То было после боев под Аргонном, Жемапом,[2] 2
Жемап – бельгийский город; в битве при Жемапе 6 ноября 1792 года французские республиканские войска одержали блестящую победу над австрийскими войсками, следствием чего явилось занятие французскими войсками всей Бельгии.
[Закрыть] и Вальми[3] 3
Вальми – французское село; в битве при Вальми 20 сентября 1792 года австро-прусские войска, шедшие на Париж с целью задушить революцию, были отброшены французскими революционными войсками и вынуждены были начать отступление. Битва при Вальми означала перелом в войне между революционной Францией и коалицией европейских монархов.
[Закрыть] когда в первом парижском батальоне из шестисот волонтеров осталось всего двадцать семь человек, во втором – тридцать три и в третьем – пятьдесят семь человек. Памятная година героических битв.
Во всех батальонах, посланных из Парижа в Вандею, было девятьсот двенадцать человек. Каждому батальону придали по три орудия. Сформировали их в спешном порядке. 25 апреля, в бытность Гойе[4] 4
Гойе Луи-Жером (1746–1830) – французский политический деятель и адвокат, член Законодательного собрания, член правительства Директории, после переворота 18 брюмера отошел от политической деятельности.
[Закрыть] министром юстиции и Бушотта[5] 5
Бушотт Жан-Батист-Ноэль (1754–1840) – деятель французской революции, якобинец, военный министр в 1793–1794 годах. Проявил большую энергию в организации дела снабжения революционных войск продовольствием и боеприпасами.
[Закрыть] военным министром, секция Бон-Консейль предложила послать в Вандею несколько батальонов волонтеров; член коммуны Любен сделал соответствующее представление; первого мая Сантерр уже мог направить к месту назначения двенадцать тысяч солдат, тридцать полевых орудий и батальон канониров. Построение этих батальонов, возникших молниеносно, оказалось столь разумным, что и посейчас еще служит образцом при определении состава линейных рот; именно тогда впервые изменилось традиционное соотношение между числом солдат и числом унтер-офицеров.
28 апреля Коммуна города Парижа дала своим волонтерам краткий наказ: «Ни пощады, ни снисхождения!» К концу мая из двенадцати тысяч человек, покинувших Париж, восемь тысяч пали в бою.
Батальон, углубившийся в Содрейский лес, готов был к любым неожиданностям. Продвигались не торопясь. Зорко смотрели по сторонам направо и налево, вперед и назад; недаром Клебер[6] 6
Клебер Жан-Батист (1753–1800) – французский генерал, участник войн конца XVIII века; участвовал в борьбе с вандейцами. Был убит в Египте во время переговоров об эвакуации оттуда французских войск.
[Закрыть] говорил: «У солдата и на затылке глаза есть». Шли уже давно. Сколько могло быть времени? День сейчас или ночь? Неизвестно, ибо в таких глухих чащах безраздельно господствует вечерняя мгла и в Содрейском лесу вечно разлит полумрак.
Трагическую славу стяжал себе Содрейский лес. Здесь, среди лесных зарослей, в ноябре 1792 года свершилось первое злодеяние гражданской войны. Из гибельных дебрей Содрея вышел свирепый хромец Мускетон; длинный список убийств, совершенных в здешних лесах и перелесках, вызывает невольную дрожь. Нет на всем свете места страшнее. Углубляясь в чащу, солдаты держались настороже. Все кругом было в цветенье; приходилось пробираться сквозь трепещущую завесу ветвей, изливавших сладостную свежесть молодой листвы; солнечные лучи с трудом пробивались сквозь зеленую мглу; под ногой шпажник, касатик, полевые нарциссы, весенний шафран, безыменные цветочки – предвестники тепла, словно шелковыми нитями и позументом расцвечивали пышный ковер трав, куда вплетался разнообразным узором мох; здесь он рассыпал свои звездочки, там извивался зелеными червячками. Солдаты шагали медленно в полном молчании, с опаской раздвигая кустарник. Над остриями штыков щебетали птицы.
В гуще Содрейского леса некогда, в мирные времена, устраивались охоты на пернатых, ныне здесь шла охота на людей.
Стеной стояли березы, вязы и дубы; под ногой расстилалась ровная земля; густая трава и мох поглощали шум человеческих шагов; ни тропинки, а если и встречалась случайная тропка, то тут же пропадала; заросли остролиста, терновника, папоротника, шпалеры колючего кустарника, и в десяти шагах невозможно разглядеть человека. Пролетавшая иногда над шатром ветвей цапля или водяная курочка указывали на близость болота.
А люди все шли. Шли навстречу неизвестности, страшась и с тревогой поджидая появления того, кого искали сами.
Время от времени попадались следы привала – выжженная земля, примятая трава, наспех сбитый из палок крест, груда окровавленных ветвей. Вот там готовили ужин, тут служили мессу, там перевязывали раненых. Но люди, побывавшие здесь, исчезли бесследно. Где они сейчас? Может быть, уже далеко? Может быть, совсем рядом, залегли в засаде с ружьем в руке? Лес словно вымер. Батальон двигался вперед с удвоенной осмотрительностью. Безлюдье – верный знак опасности. Не видно никого, тем больше оснований остерегаться. Недаром о Содрейском лесе ходила дурная слава.
В таких местах всегда возможна засада.
Тридцать гренадеров, отряженные в разведку под командой сержанта, ушли далеко от основной части отряда. С ними отправилась и батальонная маркитантка. Маркитантки вообще охотно следуют за головным отрядом. Пусть на каждом шагу подстерегает опасность, зато чего только не насмотришься… Любопытство – одно из проявлений женской храбрости.
Вдруг солдаты маленького передового отряда почувствовали тот знакомый охотнику трепет, который предупреждает его о близости звериного логова. Будто слабое дуновение пронеслось по ветвям кустарника, и, казалось, что-то шевельнулось в листве. Идущие впереди подали знак остальным.
Офицеру не для чего командовать действиями разведчика, в которых выслеживание сочетается с поиском; то, что должно быть сделано, делается само собой.
В мгновение ока подозрительное место было окружено и замкнуто в кольцо вскинутых ружей: черную глубь чащи взяли на прицел со всех четырех сторон, и солдаты, держа палец на курке, не отрывая глаз от цели, ждали лишь команды сержанта.
Но маркитантка отважно заглянула под шатер ветвей, и, когда сержант уже готов был отдать команду: «Пли!», раздался ее крик: «Стой!»
Затем, повернувшись к солдатам, она добавила: «Не стреляйте, братцы!»
Она бросилась в кустарник. Солдаты последовали за ней.
И впрямь там кто-то был.
В самой гуще кустарника на краю круглой ямы, где лесорубы, как в печи, пережигают на уголь старые корневища, в просвете расступившихся ветвей, словно в зеленой горнице, полускрытой, как альков, завесою листвы, сидела на мху женщина; к ее обнаженной груди припал младенец, а на коленях у нее покоились две белокурые головки спящих детей постарше.
Это и была засада!
– Что вы здесь делаете? – воскликнула маркитантка.
Женщина молча подняла голову.
– Да вы, видно, с ума сошли, что сюда забрались! – добавила маркитантка.
– Еще минута, и вас бы на месте убили.
Повернувшись к солдатам, она пояснила:
– Будто сами не видим! – сказал кто-то из гренадеров.
– Пойти вот так в лес, чтобы тебя тут же убили, – не унималась маркитантка, – надо ведь такую глупость придумать!
Женщина, оцепенев от страха, с изумлением, словно спросонья, глядела на ружья, сабли, штыки, на страшные лица.
Дети проснулись и захныкали.
– Мне есть хочется, – сказал один.
– Мне страшно, – сказал второй.
Лишь младенец продолжал спокойно сосать материнскую грудь.
Глядя на него, маркитантка проговорила:
– Только ты один не растерялся.
Мать онемела от ужаса.
– Да не бойтесь вы, – крикнул ей сержант, – мы из батальона Красный Колпак!
Женщина задрожала всем телом. Она робко взглянула на сержанта и не увидела на его обветренном лице ничего, кроме густых усов, густых бровей и пылавших, как уголья, глаз.
– Бывший батальон Красный Крест, – пояснила маркитантка.
А сержант добавил:
– Ты кто такая, сударыня, будешь?
Женщина, застыв от ужаса, не спускала с него глаз. Она была худенькая, бледная, еще молодая, в жалком рубище; на голову она, как все бретонские крестьянки, накинула огромный капюшон, а на плечи шерстяное одеяло, подвязанное у шеи веревкой. С равнодушием дикарки она даже не потрудилась прикрыть голую грудь. На избитых в кровь ногах не было ни чулок, ни обуви.
– Нищенка, что ли? – спросил сержант.
В разговор снова вмешалась маркитантка:
Вопрос прозвучал по-солдатски грубо, но в нем чувствовалась чисто женская мягкость.
Женщина невнятно пробормотала в ответ:
А маркитантка тем временем ласково гладила шершавой ладонью головку младенца.
– Сколько же нам времени? – спросила она.
Мать не поняла вопроса. Маркитантка повторила:
– Я спрашиваю, сколько ему лет?
– А, – ответила мать. – Полтора годика.
– Смотрите, какие мы взрослые, – воскликнула маркитантка. – Стыдно такому сосать. Придется, видно, мне отучать его от груди. Мы ему супу дадим.
Мать немного успокоилась. Двое старших ребятишек, которые тем временем уже успели окончательно проснуться, смотрели вокруг с любопытством и, казалось, даже не испугались. Уж очень были пышны плюмажи у гренадеров.
– Ах, – вздохнула мать, – они совсем изголодались.
– Молоко у меня пропало.
– Еды им сейчас дадут, – закричал сержант, – да и тебе тоже. Не о том речь. Ты скажи нам, какие у тебя политические убеждения?
Женщина молча смотрела на сержанта.
– Ты что, не слышишь, что ли?
– Меня совсем молодой в монастырь отдали, а потом я вышла замуж, я не монахиня. Святые сестры научили меня говорить по-французски. Нашу деревню сожгли. Вот мы и убежали в чем были, я даже башмаков надеть не успела.
– Я тебя спрашиваю, каковы твои политические убеждения?
Но сержант не унимался:
– Пойми ты, сейчас много шпионок развелось. А шпионок, брат, расстреливают. Поняла? Потому отвечай. Ты не цыганка? Где твоя родина?
Женщина глядела на сержанта, будто не понимая его слов. Сержант повторил:
– Где твоя родина?
– Не знаю, – ответила женщина.
– Как так не знаешь! Не знаешь, откуда ты родом?
– Где родилась? Знаю.
– Ну, так и говори, где родилась.
– На ферме Сискуаньяр в приходе Азэ.
Туг пришла очередь удивляться сержанту. Он на минуту задумался. Потом переспросил:
– Так разве твой Сискуаньяр – родина?
– Да, это мой край.
Она нахмурила брови и сказала:
– Теперь я поняла, сударь. Вы из Франции, а я из Бретани.
– Это ведь разные края.
– Но родина-то у нас одна, – закричал сержант.
Женщина упрямо повторила:
– Ну, ладно, Сискуаньяр так Сискуаньяр! Твоя семья оттуда?
– А что делают твои родные?
– Умерли все! У меня никого нет.
Сержант, человек красноречивый и любитель поговорить, продолжал допрос:
– У всех есть родные или были, черт возьми. Ты кто такая? А ну, говори скорее.
Женщина слушала, оцепенев, эти окрики, похожие более на звериное рычанье, чем на человеческую речь.
Маркитантка поняла, что пришло время снова вмешаться в беседу. Она погладила головку грудного младенца и ласково похлопала по щечкам двух старших.
– Как зовут крошку? – спросила она. – По-моему, она у нас девица.
– А старшего? Этот сорванец, видать, кавалер.
– А младшего? Ведь и он тоже настоящий мужчина, гляди какой щекастый.
– Гро-Алэн, – ответила мать.
– Хорошенькие детки, – одобрила маркитантка, – посмотрите только, прямо взрослые.
Но сержант не унимался:
– Отвечай-ка, сударыня. Дом у тебя есть?
– А почему ты дома не сидишь?
– Потому что его сожгли.
– Не знаю. Война сожгла.
– Откуда ты идешь?
– Говори толком. Кто ты?
– Не знаешь, кто ты?
– Да просто бежим мы, спасаемся.
– А какой партии ты сочувствуешь?
– Ты синяя? Белая? С кем ты?
Наступило молчание. Его нарушила маркитантка.
– А вот у меня детей нет, – вздохнула она. – Все некогда было.
Сержант снова приступил к допросу.
– А родители твои? А ну-ка, сударыня, доложи нам о твоих родителях. Меня вот, к примеру, звать Радуб, сам я сержант, я с улицы Шерш-Миди, мать и отец у меня были, я могу сказать, кто такие мои родители. А ты о своих скажи. Говори, кто были твои родители?
– Флешары. Просто Флешары.
– Флешары – это Флешары, а Радубы – это Радубы. Но ведь у человека не только фамилия есть. Чем они занимались, твои родители? Что делали? Что сейчас поделывают? Что они такого нафлешарничали твои Флешары?
– Они пахари. Отец был калека, он не мог работать, после того как сеньор приказал избить его палками; так приказал его сеньор, наш сеньор; он, сеньор, у нас добрый, велел избить отца за то, что отец подстрелил кролика, а ведь за это полагается смерть, но сеньор наш помиловал отца, он сказал: «Хватит с него ста палок», и мой отец с тех пор и стал калекой.
– Дед мой был гугенотом. Господин кюре сослал его на галеры. Я тогда еще совсем маленькая была.
– Свекор мой контрабандой занимался – соль продавал. Король велел его повесить.
– А твой муж чем занимался?
– Конечно, за своего сеньора.
– Конечно, за господина кюре.
– Чтобы вас всех громом порасшибало! – вдруг заорал один из гренадеров.
Женщина подскочила от страха.
– Видите ли, сударыня, мы парижане, – любезно пояснила маркитантка.
Женщина в испуге сложила руки и воскликнула:
– О господи Иисусе!
– Ну-ну, без суеверий! – прикрикнул сержант.
Маркитантка опустилась рядом с женщиной на траву и усадила к себе на колени старших детей, которые охотно к ней пошли. У ребенка переход от страха к полному доверию совершается в мгновение ока и без всяких видимых причин. Тут действует какое-то непогрешимое чутье.
– Бедняжка вы моя, бретоночка, детки у вас такие милые, просто прелесть. Сейчас скажу, сколько им лет. Вот тому, что побольше, – четыре годочка, а младшему – три. А девица эта, смотри, как сосет, сразу видать – знатная обжора. Ах ты, чудовище этакое! Ты так свою мамашу совсем скушаешь. Вот что, сударыня, вы ничего не бойтесь. Вступайте в наш батальон. Будете вроде меня. Зовут меня Гусарша. Это мое прозвище. Но по мне уж лучше Гусаршей зовите, чем мамзель Двурогой, как мою матушку. Я – маркитантка, а занятье наше маркитантское такое – разноси себе воду, пусть кругом стреляют и убивают. Хоть тут все на свете перевернись. У нас с вами одинаковая нога, я вам свои башмаки подарю. Десятого августа я была в Париже и подавала напиться самому Вестерману.[7] 7
Вестерман – французский генерал, участник войн против европейской коалиции и борьбы против вандейских мятежников.
[Закрыть] Ну, доложу я вам, было дело! Видела своими глазами, как гильотинировали Людовика Шестнадцатого, Луи Капета, его теперь так называют. Ух, и не хотелось же ему помирать! Да слушайте вы меня, черт возьми! Подумать только, еще тринадцатого января жарили ему каштаны, а он сидел со своим семейством да посмеивался! Когда его силком уложили «на доску», как у нас в Париже говорят, он был без сюртука и туфель, только в сорочке, в пикейном жилете, в серых шерстяных штанах и в серых шелковых чулках. Своими глазами видела… Карета, в которой его везли, была выкрашена в зеленый цвет. Послушайтесь меня, идите с нами. У нас в батальоне все славные ребята, будете маркитанткой номер второй, я вас живо делу научу. Нет ничего проще, – дадут тебе большую флягу и колокольчик, а ты расхаживай себе спокойно, ступай в самое пекло. Пули летают, пушки ухают, шум стоит адский, а ты знай кричи: «А ну, сынки, кому пить охота, а ну?» Говорю вам, дело немудреное. Я, например, всем подряд пить подаю. Ей-богу, правда. И синим и белым, хотя сама-то я синяя. И самая настоящая синяя. А пить вот всем подаю. Ведь каждому раненому пить охота. Умирают-то все, и синие и белые, без различия убеждений. Перед смертью людям надо бы помириться. Нелепое это занятие – драться. Идите с нами. Если меня убьют, дело к вам перейдет. Вы не смотрите, что у меня такой вид, я женщина не злая, и солдат из меня неплохой бы вышел. Не бойтесь ничего.
Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала:
– Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу служанку звали Мари-Клод.
Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера:
– Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можно чертыхаться?
– Да ведь честному человеку такие слова слушать – прямо нож в сердце, – оправдывался гренадер, – легче на месте помереть, чем на этих самых чудищ заморских глядеть: отца сеньор искалечил, дедушку из-за кюре сослали на галеры, свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля!
– В строю не разговаривать!
– Мы и так не разговариваем, сержант, – ответил гренадер, – да все равно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет под пули в угоду какому-нибудь попу!
– Гренадер, – оборвал его сержант, – мы здесь не в клубе секции Пик. Не разглагольствуйте.
Он снова повернулся к женщине:
– А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось?
Гюго В.: сочинение
Книга первая. В море
Книга первая. Содрейский лес
В последних числах мая 1793 года один из парижских батальонов, отправленных в Бретань под началом Сантерра,[1] вел разведку в грозном Содрейском лесу близ Астилле. Около трехсот человек насчитывал теперь этот отряд, больше чем наполовину растаявший в горниле суровой войны. То было после боев под Аргонном, Жемапом,[2] и Вальми[3] когда в первом парижском батальоне из шестисот волонтеров осталось всего двадцать семь человек, во втором — тридцать три и в третьем — пятьдесят семь человек. Памятная година героических битв.
Во всех батальонах, посланных из Парижа в Вандею, было девятьсот двенадцать человек. Каждому батальону придали по три орудия. Сформировали их в спешном порядке. 25 апреля, в бытность Гойе[4] министром юстиции и Бушотта[5] военным министром, секция Бон-Консейль предложила послать в Вандею несколько батальонов волонтеров; член коммуны Любен сделал соответствующее представление; первого мая Сантерр уже мог направить к месту назначения двенадцать тысяч солдат, тридцать полевых орудий и батальон канониров. Построение этих батальонов, возникших молниеносно, оказалось столь разумным, что и посейчас еще служит образцом при определении состава линейных рот; именно тогда впервые изменилось традиционное соотношение между числом солдат и числом унтер-офицеров.
28 апреля Коммуна города Парижа дала своим волонтерам краткий наказ: «Ни пощады, ни снисхождения!» К концу мая из двенадцати тысяч человек, покинувших Париж, восемь тысяч пали в бою.
Батальон, углубившийся в Содрейский лес, готов был к любым неожиданностям. Продвигались не торопясь. Зорко смотрели по сторонам направо и налево, вперед и назад; недаром Клебер[6] говорил: «У солдата и на затылке глаза есть». Шли уже давно. Сколько могло быть времени? День сейчас или ночь? Неизвестно, ибо в таких глухих чащах безраздельно господствует вечерняя мгла и в Содрейском лесу вечно разлит полумрак.
Трагическую славу стяжал себе Содрейский лес. Здесь, среди лесных зарослей, в ноябре 1792 года свершилось первое злодеяние гражданской войны. Из гибельных дебрей Содрея вышел свирепый хромец Мускетон; длинный список убийств, совершенных в здешних лесах и перелесках, вызывает невольную дрожь. Нет на всем свете места страшнее. Углубляясь в чащу, солдаты держались настороже. Все кругом было в цветенье; приходилось пробираться сквозь трепещущую завесу ветвей, изливавших сладостную свежесть молодой листвы; солнечные лучи с трудом пробивались сквозь зеленую мглу; под ногой шпажник, касатик, полевые нарциссы, весенний шафран, безыменные цветочки — предвестники тепла, словно шелковыми нитями и позументом расцвечивали пышный ковер трав, куда вплетался разнообразным узором мох; здесь он рассыпал свои звездочки, там извивался зелеными червячками. Солдаты шагали медленно в полном молчании, с опаской раздвигая кустарник. Над остриями штыков щебетали птицы.
В гуще Содрейского леса некогда, в мирные времена, устраивались охоты на пернатых, ныне здесь шла охота на людей.
Стеной стояли березы, вязы и дубы; под ногой расстилалась ровная земля; густая трава и мох поглощали шум человеческих шагов; ни тропинки, а если и встречалась случайная тропка, то тут же пропадала; заросли остролиста, терновника, папоротника, шпалеры колючего кустарника, и в десяти шагах невозможно разглядеть человека. Пролетавшая иногда над шатром ветвей цапля или водяная курочка указывали на близость болота.
А люди все шли. Шли навстречу неизвестности, страшась и с тревогой поджидая появления того, кого искали сами.
Время от времени попадались следы привала — выжженная земля, примятая трава, наспех сбитый из палок крест, груда окровавленных ветвей. Вот там готовили ужин, тут служили мессу, там перевязывали раненых. Но люди, побывавшие здесь, исчезли бесследно. Где они сейчас? Может быть, уже далеко? Может быть, совсем рядом, залегли в засаде с ружьем в руке? Лес словно вымер. Батальон двигался вперед с удвоенной осмотрительностью. Безлюдье — верный знак опасности. Не видно никого, тем больше оснований остерегаться. Недаром о Содрейском лесе ходила дурная слава.
В таких местах всегда возможна засада.
Тридцать гренадеров, отряженные в разведку под командой сержанта, ушли далеко от основной части отряда. С ними отправилась и батальонная маркитантка. Маркитантки вообще охотно следуют за головным отрядом. Пусть на каждом шагу подстерегает опасность, зато чего только не насмотришься… Любопытство — одно из проявлений женской храбрости.
Вдруг солдаты маленького передового отряда почувствовали тот знакомый охотнику трепет, который предупреждает его о близости звериного логова. Будто слабое дуновение пронеслось по ветвям кустарника, и, казалось, что-то шевельнулось в листве. Идущие впереди подали знак остальным.
Офицеру не для чего командовать действиями разведчика, в которых выслеживание сочетается с поиском; то, что должно быть сделано, делается само собой.
В мгновение ока подозрительное место было окружено и замкнуто в кольцо вскинутых ружей: черную глубь чащи взяли на прицел со всех четырех сторон, и солдаты, держа палец на курке, не отрывая глаз от цели, ждали лишь команды сержанта.
Но маркитантка отважно заглянула под шатер ветвей, и, когда сержант уже готов был отдать команду: «Пли!», раздался ее крик: «Стой!»
Затем, повернувшись к солдатам, она добавила: «Не стреляйте, братцы!»
Она бросилась в кустарник. Солдаты последовали за ней.
И впрямь там кто-то был.
В самой гуще кустарника на краю круглой ямы, где лесорубы, как в печи, пережигают на уголь старые корневища, в просвете расступившихся ветвей, словно в зеленой горнице, полускрытой, как альков, завесою листвы, сидела на мху женщина; к ее обнаженной груди припал младенец, а на коленях у нее покоились две белокурые головки спящих детей постарше.
Это и была засада!
— Что вы здесь делаете? — воскликнула маркитантка.
Женщина молча подняла голову.
— Да вы, видно, с ума сошли, что сюда забрались! — добавила маркитантка.
— Еще минута, и вас бы на месте убили.
Повернувшись к солдатам, она пояснила:
— Будто сами не видим! — сказал кто-то из гренадеров.
— Пойти вот так в лес, чтобы тебя тут же убили, — не унималась маркитантка, — надо ведь такую глупость придумать!
Женщина, оцепенев от страха, с изумлением, словно спросонья, глядела на ружья, сабли, штыки, на страшные лица.
Дети проснулись и захныкали.
— Мне есть хочется, — сказал один.
— Мне страшно, — сказал второй.
Лишь младенец продолжал спокойно сосать материнскую грудь.
Глядя на него, маркитантка проговорила:
— Только ты один не растерялся.
Мать онемела от ужаса.
— Да не бойтесь вы, — крикнул ей сержант, — мы из батальона Красный Колпак!
Женщина задрожала всем телом. Она робко взглянула на сержанта и не увидела на его обветренном лице ничего, кроме густых усов, густых бровей и пылавших, как уголья, глаз.
— Бывший батальон Красный Крест, — пояснила маркитантка.
А сержант добавил:
— Ты кто такая, сударыня, будешь?
Женщина, застыв от ужаса, не спускала с него глаз. Она была худенькая, бледная, еще молодая, в жалком рубище; на голову она, как все бретонские крестьянки, накинула огромный капюшон, а на плечи шерстяное одеяло, подвязанное у шеи веревкой. С равнодушием дикарки она даже не потрудилась прикрыть голую грудь. На избитых в кровь ногах не было ни чулок, ни обуви.
Сантерр Антуан-Жозеф (1752–1809) — деятель французской революции, якобинец, пользовавшийся большой популярностью в Сент-Антуанском предместье, принимал активное участие в борьбе против вандейских мятежников.
Жемап — бельгийский город; в битве при Жемапе 6 ноября 1792 года французские республиканские войска одержали блестящую победу над австрийскими войсками, следствием чего явилось занятие французскими войсками всей Бельгии.
Вальми — французское село; в битве при Вальми 20 сентября 1792 года австро-прусские войска, шедшие на Париж с целью задушить революцию, были отброшены французскими революционными войсками и вынуждены были начать отступление. Битва при Вальми означала перелом в войне между революционной Францией и коалицией европейских монархов.
Гойе Луи-Жером (1746–1830) — французский политический деятель и адвокат, член Законодательного собрания, член правительства Директории, после переворота 18 брюмера отошел от политической деятельности.
Бушотт Жан-Батист-Ноэль (1754–1840) — деятель французской революции, якобинец, военный министр в 1793–1794 годах. Проявил большую энергию в организации дела снабжения революционных войск продовольствием и боеприпасами.
Клебер Жан-Батист (1753–1800) — французский генерал, участник войн конца XVIII века; участвовал в борьбе с вандейцами. Был убит в Египте во время переговоров об эвакуации оттуда французских войск.
Гюго В.: сочинение
” в конце слова из фразы. Например:
Критерий близости
” в конце фразы. Например, для того, чтобы найти документы со словами исследование и разработка в пределах 2 слов, используйте следующий запрос:
Релевантность выражений
Поиск в интервале
Гюго, Виктор – Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод]
Карточка
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
(Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики)
Marc21
| LDR | 00936nam#a22002412ia4500 |
| 001 | 006793614 |
| 003 | ELAR |
| 005 | 20130319212056.1 |
| 008 | 130319m1972####ru#|||||#||||||||#||rus#d |
| 035 | ## $a (RuMoELAR)1969-75-20445887 |
| 040 | ## $a RuMoRGB $b rus $c ELAR $e rcr |
| 041 | 1# $a rus $h fre |
| 044 | ## $a ru |
| 084 | ## $a Ш5(4Фр)52-6я44 $2 rubbk |
| 084 | ## $a Щ897.56(2)Пинкисевич,Н. $2 rubbk |
| 100 | 1# $a Гюго, Виктор |
| 245 | 00 $a Собрание сочинений $h [Текст] : $b В 10 т. : [Перевод] $c [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич] |
| 260 | ## $a Москва $b Правда $c 1972- |
| 300 | ## $c 21 см |
| 490 | 0# $a Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики |
| 700 | 1# $a Любимов, Николай Михайлович $e Редактор |
| 700 | 1# $a Пинкисевич, П. Н. $e Иллюстратор |
| 979 | ## $a fb20vrus |
Описание
| Автор | Гюго, Виктор |
|---|---|
| Заглавие | Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] |
| Дата поступления в ЭК | 19.03.2013 |
| Каталоги | Книги (изданные с 1831 г. по настоящее время) |
| Сведения об ответственности | [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич] |
| Выходные данные | Москва : Правда, 1972- |
| Физическое описание | 21 см |
| Серия | (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики) |
| BBK-код | Ш5(4Фр)52-6я44 |
| Щ897.56(2)Пинкисевич,Н. | |
| Язык | Русский |
Состав
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 1: Стихотворения : Повести : Последний день приговоренного к смерти. Клод Ге. Марьон Делорм : Пьеса / Ист.-лит. справка М. Толмачева. – 1972. – 383 с., 5 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 2: (Эрнани) : Король забавляется. Рюи Блаз / Послесл. М. Толмачева. – 1972. – 455 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 3: Собор Парижской Богоматери / Пер. Н. Коган ; Ист.-лит. правка М. Толмачева. – 1972. – 511 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 4: Отверженные. Ч. 1 / Пер. Л. Лившиц. – 1972. – 344 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 5: Отверженные. Ч. 2 / Пер. Н. Коган. – 1972. – 295 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 6: Отверженные. Ч. 3-4 / Пер. Н. Эфрос, К. Локса. – 1972. – 629 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 7: Отверженные. Ч. 5 / Пер. М. В. Вахтеровой. – 1972. – 319 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 8: Труженики моря / Ист.-лит. справка М. Толмачева. – 1972. – 438 с. : ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 9: Человек, который смеется : Роман / Пер. Б. Лившица. – 1972. – 615 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
Собрание сочинений [Текст] : В 10 т. : [Перевод] / [Под ред. Н. М. Любимова] ; [Ил.: П. Н. Пинкисевич]. – Москва : Правда, 1972-. – 21 см. – (Б-ка “Огонек”. Б-ка зарубежной классики).
Т. 10: Девяносто третий год / Пер. Н. Жарковой. – 1972. – 398 с., 4 л. ил. ещё
Хранение: FB Б 72-59/84;
Хранение: FB Б 72-59/86;
Хранение: FB Арх;
(пока оценок нет)
Загрузка…Гюго В.: сочинение Ссылка на основную публикацию
