Документальная проза Бондарева о войне: сочинение

«Документальная проза Бондарева о войне»

Повышение интереса к «реконструкции событий» военного периода истории Бондарев считал проявлением «императивной потребности времени», насущного стремления к документально обоснованному обобщению и осмысливанию исторического прошлого. Эта потребность, по его мысли, поддерживалась желанием людей узнать, «что было», «почему» и «как было». А это уже задачи не только истории, но и искусства, в художественной форме выявляющего проблемы социально-психологические и индивидуально-эмоциональные, исследующего не только события как таковые, но и действия их участников, мотивы и стимулы человеческого поведения.

Идейно-художественное и воспитательное значение литературы о войне возрастало по мере того, как к ней приобщались новые поколения читателей, нуждавшихся прежде всего в слове правды. Такую правду, свободную от беллетристического сочинительства, и несла в себе военная проза. Главную ее цель и достоинство составлял публицистический и гражданственный пафос, побуждавший извлекать из исторического опыта социальные и нравственные уроки.

Писатели разных поколений и различных пристрастий знают, что сама по себе достоверность вещного мира в искусстве значит еще не так уж много. Лев Толстой, например, полагавший, что писатель должен знать не меньше ученого, с предельной требовательностью относившийся к точности изображаемых фактов, никогда не уравнивал это знание с пониманием. Проникновение в суть событий для него было главным условием художественности. Каждая деталь, каждый штрих в художественном произведении соотносится с содержанием, с замыслом, которые эти детали и штрихи были призваны углубить, сделать зримым, впечатляющим.

Искусство учит не примером или не только примером, но воспитывает чувства человека. Поэтому и сила художественного открытия, смелость писателя в умении показать известное по-новому, так, чтобы пробудить новое чувство, взгляд, отношение к факту; показать, коль скоро речь идет о войне, не только кровь, бой, страдания, жертвы, но в первую очередь человека и тем самым взглянуть на происходящее не только глазами автора, но и глазами его героев.

У исторической науки и у искусства, имеющего дело с историческими фактами, есть, конечно, общие черты. Но есть и различие, обусловленное специфическими законами научного и художественного способа отбора, анализа и обобщения материала, целью автора, идейным замыслом книги и средствами его осуществления.

Известный карело-финский писатель, участник Отечественной войны Антти Тимонен считает, например, что в искусстве решающее значение принадлежит художественному замыслу произведения и характерам его героев, поставленных в исторически достоверные обстоятельства. Единство характеров и обстоятельств и образует почву для саморазвертывания художественной идеи.

В том же духе рассуждает и Юрий Бондарев. «Сухость и предельная строгость по отношению к документам, которые нельзя подправлять,- скажет он,- критерий историка, а не писателя. Писатель воздействует на читателя системой образов, характеров. Показывая жизнь и происходящие в ней процессы, он воссоздает исторически правдивые картины. Но понятия «писатель» и «историк» где-то смыкаются. Глубинным исследователем капиталистического общества был Бальзак, и вместе с тем он все же не историк, а писатель. Утверждая эту мысль, можно сказать, что Кутузов Льва Толстого отличается от Кутузова, описанного историками, которые «строили» свое исследование лишь на документах».

В литературном произведении, пусть предельно документированном и точном в обращении с историческими фактами, решающая роль принадлежит замыслу, авторскому отношению к событиям и лицам, удельному весу вымысла и домысливания, придающих произведению правдивость, художественную цельность и единство. Литератор, в отличие от ученого-историка, имеет право не только перемещать или сгущать события по мере художественной надобности, но – что исключительно важно – мотивировать поступки героев, трактовать их духовное состояние.

Фактор субъективности как обязательный элемент художественного творчества вообще присутствует и в исторической романистике и играет в ней важнейшую роль. Право на психологическое обоснование поступков персонажей расширяет возможности писателя, имеющего дело с тем же самым историческим материалом, что и ученый. В этом смысле писатель, не вступая в противоречие с историей, создает художественно обобщающие типы.

Бондарев, например, прямо говорит, что «документальная проза не бездушная фиксация фактов, а познанное художественное свидетельство». Документ и факт в художественно обобщенном произведении становятся внутренним эстетическим компонентом благодаря тому, что «трансформируются в сознании писателя, пытливо вглядывающегося в глаза действительности».

Поясняя свою мысль, он писал: «Категория правды- это не натуралистический прием, не фотография, а философско-нравственная сущность литера-туры, социалистического реализма, которому не чуждо слияние истории, действительности и воображения. Эта «триада» и создает ту художественную правду, что может соперничать с правдой жизни, выражая нравственную суть времени в прозе…»

Важно и еще одно обстоятельство. Субъективность как фактор творческий многофункциональна. Она обеспечивает сохранение индивидуального различия, ибо каждый писатель по-своему пропускает события истории сквозь призму собственного «я». И одновременно обостряет контакт с читателем, заражает его своим чувством, вызывает радость ответного сопереживания и «поддержки». Однако Бондарев решительно предостерегает от проявлений субъективизма, произвольно искажающего исторические явления и типы. Факты истории должны быть точны, иначе, говорит он, возникает опасность быть захваченным потоком той самой низкопробной беллетристики, «которая выражает не правду, а правдоподобие, затушевывающее и величие, и зигзаги эпохи».

Весьма вероятной казалась Бондареву и другая крайность, при которой поиск глобальных масштабов невольно превращается в моду, используемую «эпигонами и подражателями, умелыми и ловкими ремесленниками». Сама история под их пером становится «конъюнктурной декорацией, подделкой, лишенной пытливого бескорыстного исследования».

Придавая огромное значение эмоциональной памяти художника, Юрий Бондарев не наделял ее функцией творца или демиурга. Факторы объективные и субъективные, по его убеждению, взаимодействуют в художественном произведении на равных правах. И потому, в частности, субъективность имеет свои пределы. «Искажение памяти» чревато искажением события, истории, вульгарной переоценкой ценностей, безнравственностью, наконец. Лев Толстой, хорошо знающий, как свистит картечь и как кружится дымящееся ядро, приступая к «Войне и миру», тщательнейшим образом исследовал все доступные документы и источники (отечественные и зарубежные), проливающие свет на историю войны 1812 года.

Между эмоциональной памятью индивида и «памятью факта, события» существует различие, и достойный художественный результат достигается на основе их единства. Нельзя нехватку исторической достоверности восполнять эмоциями и наоборот. Исследуя документы и факты, Лев Толстой не коллекционировал их, а углублялся в сущность вещей, «чтобы потом, насытившись жизнью, соединить сущность с ощущениями, чтобы поток сознания и поток эмоций нашли единство». Воображение великого художника, создающего новый реальный мир, по мысли Бондарева, опирается на три столпа: «на глубокий опыт, на знание сущности вещей, на идею, которой подчинен весь ход художественного исследования».

Военная проза Ю. Бондарева Текст научной статьи по специальности « Языкознание и литературоведение»

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Нехаев Роман Владимирович

Война трагедия в интерпретации талантливого художника. Война противоречит человеческой натуре. В то же самое время человек представлен в пределах границ духовной и физической власти. Проблема храбрости и человечества главная тема военной прозы Юрия Бондарева, который остается голосом его поколения.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Нехаев Роман Владимирович

The war is a tragedy by means of a talented artist”s illustration. The war contradicts to the human nature. At the same time a person is presented within the bounds of spiritual and physical power and overcomes himself in a crucial moment of the trail. The problem of courage and humanity is the main theme of Juriy Bondarev”s military prose, who remains now days a voice of his generation.

Текст научной работы на тему «Военная проза Ю. Бондарева»

ВОЕННАЯ ПРОЗА Ю. БОНДАРЕВА

Война – трагедия в интерпретации талантливого художника. Война противоречит человеческой натуре. В то же самое время человек представлен в пределах границ духовной и физической власти. Проблема храбрости и человечества – главная тема военной прозы Юрия Бондарева, который остается голосом его поколения.

Ключевые слова: война, кровь, трагедия, братство, единство, любовь, родина, парадокс

Перечитывая Бондарева, видишь две магистральные линии, которые позднее пересекаются: Человек и война и тема Человек и мир, мир в широком значении понятия: родины, единство, согласие, любовь, правда, справедливость, взаимопонимание между народами.

Раннее творчество писателя – поиски героя, темы, стиля, доброе отношение руководителя семинара К. Паустовкого к начинающему писателю, отметившего его кристальную честность и способность к сопереживанию.

Великая Отечественная война, личный опыт Бондарева, прошедшего войну, постепенно выкристаллизовываясь, требовали выхода. Война, с которой была связана судьба страны, стала главной темой. Категория войны и человека явилась навсегда точкой нравственного отсчета явлений для писателя-гуманиста.

Бондарев пишет: «Война пахнет огнём, пеплом и смертью. Война – это горький пот и кровь. Война – это письма, которых ждут и боятся получать, и это особая жгучая ненависть к злу, к уничтожению и смерти; это погибшие молодые жизни, непрожитые великие биографии; это несбывшиеся надежды, нена-

писанные книги, несовершившиеся открытия, невесты, не ставшие женами» (1).

Выходят повести «Батальоны просят огня», «Последние залпы», краткий новаторский роман «Горячий снег».

Человек находится на пределе духовных и физических сил. «Батальоны. ». Если подсчитать арифметически, на пятачок плацдарма, где стоит батальон, брошено столько металла и огня, что, казалось, он перестанет существовать. Но оно дышит, живет, тело полуразбитого батальона. В огне рождается братство, которое не может возникнуть при других обстоятельствах. Комбат Бульбанюк не может простить себе, что коварный враг поймал в ловушку, что не уберег своих людей, как будто вина за ним. Последние слова – просьба сохранить партбилет. Кстати, стоит напомнить, за 6 месяцев 41 погибло 500.000 коммунистов.

Командир полка Гуляев поседел за один день. Капитан Ермаков ведет остатки батальона, готовый на все ради людей.

Интересно, в тот самый острый момент бой, когда неизбежность разгрома очевидна, Ермаков идет на отчаянный шаг: передает сообщение о переходе дивизии в наступление, зная, что это неправда. Иначе поступить не может. Люди не могут умирать просто так, без веры. Они должны знать, что о них думают. Известие позволит гибнущему батальону продержаться еще некоторое время. Редкая ситуация. Можно спорить, нужны ли сильным духом иллюзии. Но стоит конкретно представить сцену неравного боя, попытаться в какой-то степени понять состояние солдат, а еще лучше поставить себя на их место, как поступок героя кажется оправданным и глубоко человечным.

Художественное пространство произведения, как правило, узкое, даже роман «Горячий снег» не ставит задачу широкого отражения битвы за Сталинград, ставшей переломом в войне. Автор сосредотачивает внимание на одном моменте исторического сражения: события в районе Сталинграда, юго-западное, в декабре 42 г., на реке Мышкова, в полосе дивизии. «Горячий снег» не панорамный роман. Художник не ставит задачу масштабного

изображения битвы, а стремится передать масштаб духа советского воина.

Уже в самом названии романа ощущается направленность художественного замысла. Снег становится горячим от раскаленного металла, огня и слез; но советский человек, в душе которого не угасает скрытая теплота патриотизма и любовь к людям, преодолевает испытания. И весь роман движение человека к мужеству и правде. Создается жесткая вертикаль, от Верховного Главнокомандования до солдата. Выстояли, собрались и победили, потому что всем была понятна и объединяла идея.

«Штабная» и «окопная» жизнь не противопоставлены, воины от командарма Бессонова до рядового Чибисова живут одной задачей, сознавая ответственность за общее дело. Поэтому в романе нет второстепенных героев, винтиков. Каждый художественный тип имеет особое идейное наполнение и является значительным, обогащая наше представление о человеке на войне. Бессонов – образ большой эмоциональной выразительности. Его предельная напряженность ощущается почти физически в речи, отношении к подчиненным. «Всю артиллерию, за исключением корпусной, желательно поставить на прямую наводку. В боевые порядки пехоты. И выбивать танки. Главное – выбивать у них танки» (Т. 3. С.106). Командарм беспощаден к себе и людям, сознавая ответственность за исход сражения. Подчеркнуто прямолинеен и категоричен в решении, как требует обстановка. Понимает, что за снисхождение потом расплачиваешься кровью. Тактика полководца оказалась более гибкой, чем противника. Не потому ли господин Манштейн не вышел на встречу с писателем Бондаревым.

Переходя от изображения «штабной правды» к «окопной», художник впечатляюще представляет поколение, к которому принадлежит сам. Орудие лейтенанта Кузнецова отбивает танковую атаку. Пружина поединка сжимается до предела. Кажется, психика человека не может выдержать перегрузки. Происходит нечто парадоксальное. Под напором беспощадной силы

выпрямляется герой. Собственная жизнь теряет ценность. Она нужна, чтобы стрелять по танкам с крестами. «Три снаряда. беглый огонь!» – выкрикивал Кузнецов в каком-то злом упоении, в азартном и неистовом единстве с расчетом, точно в мире не существовало ничего, что могло бы так родственно объединить их» (С. 166). Потрясающие воображение сцены, когда смысл трудно передать своими словами. Это все равно, что говорить о войне, не испытав ее на себе. Что-то главное ускользает, теряется. «Медленно подымалось от земли окровавленное широкоскулое лицо наводчика Касымова с почти белыми незрячими глазами. Касымов пытался встать, подтянуть к орудию свое тело и не мог -его пальцы скребли по разорванной резине, срывались. он вновь хватался за колесо, бессвязно выкрикивая: «уйди, сестра, уйди! Стрелять надо» (С. 172). Так реальный образ, выхваченный из ада, становится символом героизма. Герои Бондарева по масштабу духовной значимости не уступят любому романтическому герою, только в то же время они обыденны. Поэтика романа доведена до совершенства. Он значителен не только героическим пафосом, но и формой, которая обеспечила ему долголетие.

Впечатляющая сила романа связана с глубоким проникновением в механизм явления и область чувства. Они всегда заключают внутри себя противоречия. Парадоксальность – эмоциональное ядро. Герои любят жизнь и жертвуют ею во имя правды. Им страшно на войне – и они испытывают упоение в бою. Жесткость Бессонова предполагает горячую любовь к людям, постоянную тревогу за сына. Роман-трагедия и роман-жизнеутверждение. Художник избегает комментаторства, он больше показывает, чем рассказывает, и создает кинематографический эффект присутствия, пользуясь такими средствами, как жест, контраст, особенно цвет. Действие так приближено к читателю, что категория пространства исчезает: он становится как бы непосредственным свидетелем поединка.

Фрагмент, передающий состояние человека в обстановке боя: «И будто сразу пахнуло в лицо огненным запахом несущейся

с неба судьбы. Что-то сверкающее, огромное, с ярковидимыми черно-белыми крестами – неужели это головной Юнкерс? – на секунду точно остановилось, споткнулось в воздухе и оглашая визжащим звуком зазубренного железа по железу, стало почти отвесно падать вниз, в зрачки Кузнецова» (С. 150). Обратим внимание на нагнетающую аллитерацию с повтором звонкой согласной. Слово нагружено эмоциональной выразительностью, имеет свое дыхание, суггестивно. Вводятся неожиданные уподобления: «скрипучий» голос Бессонова, «мотыльково-короткие» судьбы командиров стрелковых взводов и рот.

Роман стал заметным явлением отечественной прозы. Пожалуй, ни в одном произведении писателя мотив жизнеутвер-ждения не звучит так, как в «Горячем снеге». Главная тема, человек и война, в том плане, как она представлена в повестях и романе, в общем исчерпана, хотя и присутствует фрагментарно или служит частью произведения, посвященного современной проблематике и имеющего философскую направленность – роман «Берег». Через весь роман проходит образ Берега. Берег – символ. Он вбирает в себя проблемы, которые ставит автор. Это -роман вопросов. О человечности. О братстве. О героизме. О любви. О совести. О войне и мире. Берег – это нелегкие поиски счастья. «Счастье – это одержимость, это ожидание, это последовательное приближение к цели, это испытание. долга перед людьми. Мне хотелось сказать о счастье, которое является для меня синонимом человечности», Бондарев (4).

Теме войны непосредственно посвящена лучшая часть романа «Безумие». Русские в Германии. Берлин пал. Война закончилась. Ритм дает возможность физически ощутить движение войны и ее конец. «Четыре долгих года, набирая сумасшедшую скорость, поезд войны ворвался в Германию.» (5).

Одно из достоинств романа – создание запоминающегося образа множества наших солдат.

Изображая мирное затишье в Берлине, повальный сон солдат, автор подчеркивает, как тяжела война, как она противоречит природе человека.

Массовые сцены раскрывают нравственный мир солдат, открывается душа человека. Солдаты веселы, беспечны, добры, их теперь нельзя представить другими.

Образ множества раскрывается в ряде сцен, через отдельные детали и штрихи. Солдаты прошли тяжелый путь войны, понесли потери и утраты, но война не ожесточила их сердца. Нас поражает их великодушие, человечность и доброта. Солдаты нигде не говорят о своей ненависти к немцам. Образ множества играет исключительную роль в романе, придавая ему эпическую широту.

Автор вновь обращается к своей кровной проблеме – военное поколение. Нравственный идеал автора, поиски истинного Берега связаны с образом Княжко. Пик романа, концентрация всех лучших душевных сил героя – короткий и бессмертный путь к дому, где засели вервольфы.

Впервые такое большое место в романе занимает любовная история Никитин – Эмма. Через нее автор подчеркивает возможность чувства любви, взаимопонимания, человечности в условиях войны.

Вообще, по Бондареву отношение героя к женщине – мерило его нравственной оценки. Пожалуй, художник впервые в своем творчестве так глубоко проник в сферу интимного, высветив сложность и красоту непреходящего чувства.

«Берег» – глубокое, настоящее произведение» – слова М. Шолохова (6).

В романе «Выбор» всего один военный эпизод, но с ним связано движение художественного, философского, публицистического произведения, история жизни и гибели Рамзина. Ю. Бондарев дает понять, что Рамзин – жертва трагических обстоятельств. Случай делает выбор. Кто-то или что-то стоит над человеком и производит свой разрушительный эксперимент, и чело-

век в силу каких-то обстоятельств становится их жертвой. Образ Рамзина безусловная удача художника.

В романе «Игра» маленький военный эпизод нужен Бондареву для того, чтобы еще раз обратиться к вечной философской проблеме, соотношению добра и зла. Рисуя современность, поздний Бондарев остается верным своим идейным принципам, убеждениям, художественным пристрастиям. Предельно четко ощущается поэтика военной прозы, его гуманистический императив. Потрясает сцена ловли семга (роман «Игра»). «Мы их в сетях током убиваем, – сказал бригадир, смуглый, тонкий в поясе с синими туманными глазами женолюба. Два электрода и готово. Так гуманнее. И Крымову тогда показалось, что он услышал вопли о помощи, рыдания, плач, стоны, мольбу о помощи, что можно было бы, наверно, услышать возле газовых камер в немецких концлагерях, когда сгоняли к ним раздетых женщин и детей и ясно было зачем.» (2).

Одновременно, начиная с конца семидесятых, Бондарев работает над циклом произведений, который позднее получит название «Мгновение». Нельзя не заметить, здесь пишет очевидец и участник незабываемой войны, не ставшей только историей. Повествование ведется от первого лица. Такая форма придает особую доверительность рассказу. Память возвращает лица товарищей, что-то главное в характере. Прошли десятки лет, но автору кажется, что они рядом в бою. Свое состояние он зазывает ностальгией. Рассказ «Чутье» чуть больше страницы. Капитан Гуров командовал батареей. Воевал спокойно, как работу делал. Терпеть не мог «авось» да «небось». «Батарея почти не несла потерь. Сестрички из медсанбата умирали по нему. А он шутил: «Красавицы-девочки, я вас всех люблю, но немецкие танки больше!» (3). За Зееловские высоты Героя получил – 8 мая убит. Для рассказчика этот день не праздник.

Теперь писатель рассматривает военную обстановку как фон, а в центре пристального внимания состояние, сфера подсоз-

нания и судьба человека. Тому посвящены «Старшина Кочкин», «Две минуты тридцать секунд», «Руки», «Начало» и др.

Небольшая площадь требует концентрации мысли и чувства, эмоциональной напряженности, краткости и одновременно образной выразительности. «Атака». Только одно событие. Постепенно нагнетается напряженность Самое начало: «Что такое атака, спрашиваешь?» – не только сразу вводит в действие, но и расширяет эпическое пространство. За бывалым повествователем ощущается опыт. Ранее нам были известны батальные сцены художника, но здесь атака единственный образ, законченное произведение, и оно более впечатляет, если было бы только частью большого эпического романа, где все компоненты художественной структуры имеют сцепление и значение.

Так последовательно, с каким-то глубоким чувством долга исследуется проблема «Человек и война». Большой художник так же, как и его главные герои, находится в постоянном поиске, развитии. Для писателя характерно стремление к новому, сложному, постоянное преодоление. Первым качественным скачком была повесть «Батальоны». Она определило тему, героя, стиль. Затем первый военный роман «Горячий снег» – вершина в показе человека непосредственно в бою. Третий качественный скачок -роман «Берег», где проблема повернута к современности и звучит как война и мир.

Новая ступень – цикл «Мгновения», новаторская вещь, представляющая синтез эпоса, лирики и публицистики. Попытка постичь тайны бытия. Напоминание о необходимости ценить самое прекрасное – жизнь, не допускать произвола, зла, безумия войны.

Поэтика Ю. Бондарева одна из совершенных в современной отечественной литературе.

Манера письма художника довольно сложная. Сложна и противоречива наша действительность. Проза Бондарева, его нравственные искания, форма обогащают читателя и учат жить честно, масштабно, по совести.

1. Бондарев Ю.В. Безумие // Наш современник. 1971. № 3.

2. Бондарев Ю.В. Игра. Мгновения. М., 1987.

3. Бондарев Ю.В. Мгновения. Бермудский треугольник. М., 2001.

4. Бондарев Ю.В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1974, Т. 3.

5. Вестник МГУ. Серия 10 «Филология». 1976. № 4.

6. Романенко В. «Авторитет правды и человечности». М. Дружба народов, 1975, № 9.

Сочинение: Самоценность личности и цена победы. По страницам военной прозы Ю.Бондарева и В.Быкова

САМОЦЕННОСТЬ ЛИЧНОСТИ И ЦЕНА ПОБЕДЫ

(ПО СТРАНИЦАМ ВОЕННОЙ ПРОЗЫ ЮРИЯ БОНДАРЕВА И ВАСИЛЯ БЫКОВА)

Минувшая война и наша современность тесно переплетены. Не только потому, что следы войны еще явственно проступают и в душах людей, и в действительности, но и потому, что, по словам Василя Быкова, в войне «видятся очень многое начала, входящие в наши дни и выходящие в будущее».

Это, конечно, так. Ведь еще Лев Толстой доказал, что рассказывать о войне — значит не только воспеть героику сражений, но прежде всего найти ключ к тем «вечным» проблемам, которые в мирные времена прячутся за обычными заботами и житейской повседневностью. Именно потому военная тема всегда актуальна, но, как и всякая другая, она подвержена внутренней эволюции, связанной с изменением общественных идеалов, с желанием людей всесторонне изучить собственный опыт поражений и побед.

В развитии литературы, посвященной событиям Великой Отечественной войны, можно выделить две основные «волны», два «пика».

Первый приходится на 1942—1948 годы, когда появились такие произведения, как «Народ бессмертен» Василия Гроссмана, «Волоколамское шоссе» А. Бека, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, «Молодая гвардия» А. Фадеева. Значение нашей победы над фашизмом, ее исторические, социально-политические и нравственные истоки — вот главное, на что было обращено внимание этих писателей.

Так, всемирно известный роман Александра Фадеева «Молодая гвардия» прежде всего прославлял героев и воспитывал послевоенную молодежь на примерах мужества, отваги, верности принципам и идеалам. И эта точка зрения была естественна для послевоенных лет.

На рубеже 1950—1960-х годов в литературу пришло новое, более молодое поколение писателей-фронтовиков: Юрий Бондарев, Василь Быков, Григории Бакланов, затем Виктор Астафьев, Вячеслав Кондратьев и другие. Всех их, столь разных и по художественной манере, и по общественной позиции, объединяет одно — взгляд на войну сквозь призму отдельной человеческой судьбы.

Люди на войне не только воевали, но и любили, мечтали, надеялись, размышляли. И этот накал внутренней борьбы, раскрытие психологической правды поступка, иначе говоря — анализ человеческого характера, выдвинулись теперь на первый план и заставили глубже взглянуть на природу героизма и трусости, отваги и безволия.

Поднимая вопрос не только о значении победы, но и о ее цене, писатели обратились к экстремальным ситуациям, когда во избежание больших потерь приходилось жертвовать «малыми» силами, используя тактику отвлекающего боя.

Такая ситуация в центре повести Юрия Бондарева «Батальоны просят огня». Повествование развивается остро и драматически, без долгих предваряющих описаний. На первых же страницах произведения читатель знакомится с главными героями — комдивом полковником Иверзевым, командиром полка Гуляевым, комбатами Ермаковым и Бульбанюком. Солдаты последнего без единого выстрела вошли в оставленное немцами приднепровское село, и в этой неожиданной тишине было какое-то грозное и тягостное предзна­менование.

И оно сбылось. Два батальона, расположенные на высоком берегу Днепра, методично и беспощадно истреблялись противником. Погибавшие так и не узнали, что с самого начала были обречены:

изменение общей обстановки повлекло внезапное передислоци-рование войск. Напрасно будут взлетать и гаснуть в черном небе ракеты, передающие условный сигнал «батальоны просят огня». Обещанной огневой поддержки они не получат. Трагический конец, таким образом, не только предопределен, но и запланирован свыше.

В живых остался один Ермаков. Понимая, что военные подчиняются прежде всего приказу, он все же не смог примириться с тем, что дивизия, снявшись без единого выстрела, бросила солдат на растерзание немецким танкам. «. То, что легко и, казалось, просто планируется в штабах, нестерпимо трудно оборачивается в деле». Эту истину в годы Великой Отечественной войны постигали все — от маршала до рядового.

Долг и совесть часто вступали в противоречие друг с другом. И, заостряя это противоречие, Бондарев не ставит перед собой задачи очернить или обелить какую-то одну сторону за счет другой. У войны своя логика, и речь идет о том, чтобы, по возможности, сократить разрыв между ними. Необходимость выбора между военной целесообразностью и гуманностью испытывают и герои других произведении Бондарева: капитан Новиков в «Последних залпах», генерал Бессонов и лейтенант Дроздовский в «Горячем снеге», лейтенант Княжко в более позднем романе «Берег». Масштабность повествования не заслоняет от писателя отдельной личности с ее судьбой, с внутренними переживаниями, с особенностями характера. Проблемы жизни и смерти, свободы и рабства, беспощадной жестокости и простой человеческой жалости становятся под пером Бондарева не только военно-стратегическими, но и философско-нравственными.

В повести Василя Быкова «Круглянский мост» экстремальная ситуация усугубляется тем, что речь идет о жизни или смерти ребенка. Бритвин, старший в группе партизан-подрывников, посылает парнишку, сына сельского полицая, взорвать мост, заведомо зная, что мальчик при взрыве погибнет. Война, считает Бритвин, — это «риск людьми, — кто больше рискует, тот и побеждает».

«А разве герой неправ?» — спросит кто-то. Неправ, так как решение Бритвина выполнить приказ «малой кровью» — за счет одной детской жизни — нс есть единственно возможный вариант. А почему бы, если жаль товарищей, не рискнуть самому? Обрекая же на гибель именно ребенка, персонаж не просто увеличивает число жертв войны, но убивает ростки самой жизни, ее хрупкое, светлое и беззащитное начало.

Всех людей герой Быкова разделяет на «добряков» и «умников». Одним из критериев такого разграничения является опять-таки отношение к детям. Партизан Ляхович, по такой логике, — не только «добряк», но и «дурак»: не выполнил задания, не убил полицая, потому что случайно застал его с двухлетним ребенком на руках. А сам, по словам Бритвина, «пропал ни за что», погиб «за принцип»:

захваченный немцами, не захотел перед пьяными полицаями, намеревающимися его отпустить, признать «власть великого фюрера». «Не признаешь — умрешь сегодня»,— внушает ему переводчик. «Возможно,— отвечает.—Но умру человеком. А ты будешь жить скотом». Таким же «дураком» предстает и другой боец — Степка Толкач, узнавший о гибели парнишки и пытавшийся застрелить своего командира.

Военная проза Василя Быкова разнообразна по характерам и описанным ситуациям. Но в ней четко выделяются два полюса, два основных типа людей. «Одному хоть весь мир в тартарары, лишь бы самому выкрутиться. А другому надо, чтоб по совести было».

Через совесть, по мысли писателя, ни отдельный человек, ни общество в целом не имеют права преступить. Это истина на все времена.

Документальная проза Бондарева о войне

Повышение интереса к «реконструкции событий» военного периода истории Бондарев считал проявлением «императивной потребности времени», насущного стремления к документально обоснованному обобщению и осмысливанию исторического прошлого. Эта потребность, по его мысли, поддерживалась желанием людей узнать, «что было», «почему» и «как было». А это уже задачи не только истории, но и искусства, в художественной форме выявляющего проблемы социально-психологические и индивидуально-эмоциональные, исследующего не только события как таковые, но и действия их участников, мотивы и стимулы человеческого поведения.

Идейно-художественное и воспитательное значение литературы о войне возрастало по мере того, как к ней приобщались новые поколения читателей, нуждавшихся прежде всего в слове правды. Такую правду, свободную от беллетристического сочинительства, и несла в себе военная проза. Главную ее цель и достоинство составлял публицистический и гражданственный пафос, побуждавший извлекать из исторического опыта социальные и нравственные уроки.

Писатели разных поколений и различных пристрастий знают, что сама по себе достоверность вещного мира в искусстве значит еще не так уж много. Лев Толстой, например, полагавший, что писатель должен знать не меньше ученого, с предельной требовательностью относившийся к точности изображаемых фактов, никогда не уравнивал это знание с пониманием. Проникновение в суть событий для него было главным условием художественности. Каждая деталь, каждый штрих в художественном произведении соотносится с содержанием, с замыслом, которые эти детали и штрихи были призваны углубить, сделать зримым, впечатляющим.

Искусство учит не примером или не только примером, но воспитывает чувства человека. Поэтому и сила художественного открытия, смелость писателя в умении показать известное по-новому, так, чтобы пробудить новое чувство, взгляд, отношение к факту; показать, коль скоро речь идет о войне, не только кровь, бой, страдания, жертвы, но в первую очередь человека и тем самым взглянуть на происходящее не только глазами автора, но и глазами его героев.

У исторической науки и у искусства, имеющего дело с историческими фактами, есть, конечно, общие черты. Но есть и различие, обусловленное специфическими законами научного и художественного способа отбора, анализа и обобщения материала, целью автора, идейным замыслом книги и средствами его осуществления.

Известный карело-финский писатель, участник Отечественной войны Антти Тимонен считает, например, что в искусстве решающее значение принадлежит художественному замыслу произведения и характерам его героев, поставленных в исторически достоверные обстоятельства. Единство характеров и обстоятельств и образует почву для саморазвертывания художественной идеи.

В том же духе рассуждает и Юрий Бондарев. «Сухость и предельная строгость по отношению к документам, которые нельзя подправлять,- скажет он,- критерий историка, а не писателя. Писатель воздействует на читателя системой образов, характеров. Показывая жизнь и происходящие в ней процессы, он воссоздает исторически правдивые картины. Но понятия «писатель» и «историк» где-то смыкаются. Глубинным исследователем капиталистического общества был Бальзак, и вместе с тем он все же не историк, а писатель. Утверждая эту мысль, можно сказать, что Кутузов Льва Толстого отличается от Кутузова, описанного историками, которые «строили» свое исследование лишь на документах».

В литературном произведении, пусть предельно документированном и точном в обращении с историческими фактами, решающая роль принадлежит замыслу, авторскому отношению к событиям и лицам, удельному весу вымысла и домысливания, придающих произведению правдивость, художественную цельность и единство. Литератор, в отличие от ученого-историка, имеет право не только перемещать или сгущать события по мере художественной надобности, но – что исключительно важно – мотивировать поступки героев, трактовать их духовное состояние.

Фактор субъективности как обязательный элемент художественного творчества вообще присутствует и в исторической романистике и играет в ней важнейшую роль. Право на психологическое обоснование поступков персонажей расширяет возможности писателя, имеющего дело с тем же самым историческим материалом, что и ученый. В этом смысле писатель, не вступая в противоречие с историей, создает художественно обобщающие типы.

Бондарев, например, прямо говорит, что «документальная проза не бездушная фиксация фактов, а познанное художественное свидетельство». Документ и факт в художественно обобщенном произведении становятся внутренним эстетическим компонентом благодаря тому, что «трансформируются в сознании писателя, пытливо вглядывающегося в глаза действительности».

Поясняя свою мысль, он писал: «Категория правды- это не натуралистический прием, не фотография, а философско-нравственная сущность литера-туры, социалистического реализма, которому не чуждо слияние истории, действительности и воображения. Эта «триада» и создает ту художественную правду, что может соперничать с правдой жизни, выражая нравственную суть времени в прозе…»

Важно и еще одно обстоятельство. Субъективность как фактор творческий многофункциональна. Она обеспечивает сохранение индивидуального различия, ибо каждый писатель по-своему пропускает события истории сквозь призму собственного «я». И одновременно обостряет контакт с читателем, заражает его своим чувством, вызывает радость ответного сопереживания и «поддержки». Однако Бондарев решительно предостерегает от проявлений субъективизма, произвольно искажающего исторические явления и типы. Факты истории должны быть точны, иначе, говорит он, возникает опасность быть захваченным потоком той самой низкопробной беллетристики, «которая выражает не правду, а правдоподобие, затушевывающее и величие, и зигзаги эпохи».

Весьма вероятной казалась Бондареву и другая крайность, при которой поиск глобальных масштабов невольно превращается в моду, используемую «эпигонами и подражателями, умелыми и ловкими ремесленниками». Сама история под их пером становится «конъюнктурной декорацией, подделкой, лишенной пытливого бескорыстного исследования».

Придавая огромное значение эмоциональной памяти художника, Юрий Бондарев не наделял ее функцией творца или демиурга. Факторы объективные и субъективные, по его убеждению, взаимодействуют в художественном произведении на равных правах. И потому, в частности, субъективность имеет свои пределы. «Искажение памяти» чревато искажением события, истории, вульгарной переоценкой ценностей, безнравственностью, наконец. Лев Толстой, хорошо знающий, как свистит картечь и как кружится дымящееся ядро, приступая к «Войне и миру», тщательнейшим образом исследовал все доступные документы и источники (отечественные и зарубежные), проливающие свет на историю войны 1812 года.

Между эмоциональной памятью индивида и «памятью факта, события» существует различие, и достойный художественный результат достигается на основе их единства. Нельзя нехватку исторической достоверности восполнять эмоциями и наоборот. Исследуя документы и факты, Лев Толстой не коллекционировал их, а углублялся в сущность вещей, «чтобы потом, насытившись жизнью, соединить сущность с ощущениями, чтобы поток сознания и поток эмоций нашли единство». Воображение великого художника, создающего новый реальный мир, по мысли Бондарева, опирается на три столпа: «на глубокий опыт, на знание сущности вещей, на идею, которой подчинен весь ход художественного исследования».

Документальная проза Бондарева о войне

Повышение интереса к “реконструкции событий” военного периода истории Бондарев считал проявлением “императивной потребности времени”, насущного стремления к документально обоснованному обобщению и осмысливанию исторического прошлого. Эта потребность, по его мысли, поддерживалась желанием людей узнать, “что было”, “почему” и “как было”. А это уже задачи не только истории, но и искусства, в художественной форме выявляющего проблемы социально-психологические и индивидуально-эмоциональные, исследующего не только

Ранние рассказы Юрия Бондарева О рассказах Юрия Бондарева, которых у него несколько десятков, критика высказывалась не часто. Об этом можно только пожалеть. И потому, что автор написал немало хороших рассказов, и потому в особенности.

Плацдарм литературы о войне (по произведениям Бондарева) С писателями-фронтовиками в нашу жизнь вступило нечто очень знакомое и совсем особенное, во всем безобманное – как в жизни – и одновременно одухотворенно-возвышенное, насыщенное не просто знанием реальной действительности, но.

Жизненный и творческий путь Ю. Бондарева Талант Бондарева произрастает из могучего корня духовной культуры русского народа. Его творчество заслужило поистине мировое признание – его произведения переведены более чем на 60 языков. Жизнь Юрия Бондарева сложилась, кажется.

Сознание героя гуманиста в повести Бондарева “Батальоны просят огня” В военной повести Бондарева “Батальоны просят огня” принцип действенной защиты человека получил художественное осуществление, хотя едва ли сам автор использовал его вполне осознанно. Вспомним последнюю ночь Бориса Ермакова на разгромленном.

ПОДВИГ ЧЕЛОВЕКА НА ВОЙНЕ Ю. В. Бондарев Много бед претерпела русская земля. Древнюю Русь топтали “поганые полки половецкие” – и вставало войско Игорево за землю русскую, за веру христианскую. Не одно столетие длилось татаро-мон-гольское иго – и.

Горячий снег Тот самый длинный день в году С его безоблачной погодой Нам выдал общую беду На всех, на все 4 года: К. Симонов Поэтому тема Великой Отечественной войны на долгие годы.

“Лейтенантская проза” (на материале повести Бондарева “Батальоны просят огня”) Каждого настоящего художника волнует своя, глубинная проблема, то, что выливается из самой души. Два понятия – судьба и счастье, – варьируясь, углубляясь, поворачиваясь разными гранями, определяют сущность поисков Юрия Бондарева.

Достоверность военной прозы Бондарева С высоким сознанием своего долга и ответственности перед павшими и живыми вступали в литературу недавние фронтовики – Ю. Бондарев, В. Быков, Г. Бакланов, В. Богомолов, А. Адамович, Е. Носов, К.

Подвиг человека на войне (по повести Ю. Бондарева “Батальоны просят огня”) В повести “Батальоны просят огня” Ю. Бондарев ставит проблему ответственности за человека. Основной конфликт связан с приказом командования нескольким батальонам форсировать на одном из участков Днепр. Но быстро изменившаяся обстановка.

Общение с природой в ранних произведениях Бондарева Будущий автор повести “Батальоны просят огня”, демобилизованный из армии после второго ранения двадцатилетний лейтенант Бондарев, никак не предполагал, что станет профессиональным литератором. Полусерьезно-полушутя, он говорил, что ему непреодолимо хотелось быть.

Проблемы – Бондарев Смело можно говорить о подлинном открытии автора повести “Батальоны просят огня”: военная пора в жизни капитана предстала здесь не как строка биографии, а как начало судьбы целого поколения. Отсюда такой.

Замысел создания повести “Батальоны просят огня” “Батальоны просят огня” – повесть об Отечественной войне, о непосильном и трагическом подвиге солдат возникла, по признанию автора, не сразу. Бондарев, как мы знаем, был убежден в своей неподготовленности к.

Правда войны в произведениях Ю. Бондарева Тема войны неиссякаема. Появляются все новые и новые произведения, которые вновь и вновь заставляют вернуться к огненным событиям более чем пятидесятилетней давности и увидеть в героях Великой Отечественной то, что.

Нравственно этические проблемы в произведениях Юрия Бондарева Какие уроки извлекло молодое поколение из пережитого и как воспримет оно представший взору разоренный войною мир, как сложится нравственное развитие еще юных, но в чем-то уже и “состарившихся” солдат, сержантов.

Художественные открытия Юрия Бондарева При встрече с явлением искусства нас занимают как идеи, сюжеты, образы, так и то, как пишет данный автор, в чем состоит его оригинальность, художественное мастерство. На первый план тут неизбежно.

Народ как главный герой военной прозы Главным героем “Горячего снега”, “Освобождения”, “Берега” был народ, представленный во всем богатстве своего национального и духовного многообразия; в центре повествования народный подвиг и героизм в трагический момент национальной истории, подвиг.

Действующие лица повести “Батальоны просят огня” Расстановка действующих лиц вполне определенная и чреватая конфликтом, как бы персонифицированным в образах Иверзева и Ермакова. Иные критики придерживались именно такого взгляда, не замечая, что тем самым упрощается весь смысл.

Нравственный выбор героев в повести Ю. Бондарева “Батальоны просят огня” Писателей можно по праву назвать поверенными Истории, хранителями памяти человеческой. В своих произведениях каждый по-своему сумел передать те “мгновения” войны, те глубинные процессы, происходящие в сознании людей, которые и определяют.

Впечатляющая сила реализма в романе “Горячий снег” В диалектике характеров и обстоятельств открывается главный принцип художественной типизации в творчестве Юрия Бондарева: коллизия характеров служит средством сцепления особенного и общего. Источником движения при этом, как мы видели в.

Эмоциональный эффект в произведениях Бондарева Иной раз, читая книги писателей-фронтовиков, трудно было освободиться от впечатления, будто имеешь дело с так называемыми “невыдуманными историями”, с изображением реальных событий и лиц, что все случившееся с героями случилось.

Сейчас вы читаете: Документальная проза Бондарева о войне

Человечный талант: О творчестве Ю. Бондарева

Олег Михайлов

При имени Юрия Бондарева в памяти тотчас возникают герои его книг. Они воспринимаются в сознании как живые, реально существовавшие люди — капитан-артиллерист Борис Ермаков («Батальоны просят огня»), командир батареи Дмитрий Новиков («Последние залпы»), демобилизованный офицер-москвич Сергей Вохминцев («Тишина»), бывший командир роты, а после войны инструктор автоклуба Алексей Греков («Родственники»), наконец, наши современники — писатель Никитин («Берег») и живописец Васильев («Выбор»). Все это образы — прочно вошедшие в материк нашей культуры.

Взлет Бондарева был неожиданным и стремительным.

В короткий срок, с 1957 по 1960 год, были опубликованы повести «Батальоны просят огня», «Последние залпы» и роман «Тишина» — произведения, которые, по сути, выводили на новые пути литературу послевоенной поры.

В движении от «Тишины» к «Горячему снегу» росла известность писателя. Прослеживая конфликты его нынешних героев-интеллигентов (романы «Берег» и «Выбор»), обнаруживаешь некую логическую закономерность. Если разобраться, это продолжение того же процесса, но на более позднем этапе, когда раскаленный газовый шар, постепенно остывая и сжимаясь, обнажил невиданный рельеф, по которому страшно ступать. словно по горячему снегу, — уже от воспоминаний о том, как это начиналось.

Все начиналось под Сталинградом, о защитниках которого можно повторить слова древнего летописца, охарактеризовавшего легендарного Евпатия Коловрага и его дружину: «Сии бо люди крилати и не имеющие смерти. » Отсюда Юрий Бондарев, в скромном и гордом сержантском звании, в должности командира противотанкового орудия, прошел около его колеса тысячеверстным, иссеченным свинцом и железом путем до Германии. Прошел на обмороженных в Сталинградской битве ступнях, у которых родительская подошва покрылась навсегда мертвой бесчувственной коркой. Воистину — по горячему снегу!

Я подрастал среди этого поколения и навсегда запомнил обжигающие детское сердце рассказы возвращавшихся с боевых полей офицеров-воспитателей и сыновей полков. Запомнил близость жарко дышащего фронта, Курск осенью сорок третьего года, его улицы в руинах и баррикадах. Запомнил мелькающих саперов с миноискателями; текущий мимо окон нашего суворовскою училища бесконечный скорбный кортеж — шло перезахоронение тысяч расстрелянных фашистами мирных курян; наконец, литые строки приказов Верховного Главнокомандующего.

Но разве лишь благодаря этой памяти так больно и остро задевает душу «военная» проза Бондарева? Разве лишь оттого потрясает трагическая судьба батальонов Бульбанюка и Максимова, вставших на пути танковой лавины врага, или современная сага о капитане Новикове, рыцаре без страха и упрека, гибнущем на глазах у любимой? Конечно, нет. Всегда будет волновать предельная правда о человеке на войне, запечатлены ли картины давнего прошлого в «Севастопольских рассказах» Льва Толстого или близкой нам Великой Отечественной в «Судьбе человека» Михаила Шолохова.

«Батальоны просят огня». На авансцене этой короткой, трагической, мужественной и прекрасной повести — солдаты, сержанты, офицеры, совершившие невозможное: сковавшие огромные силы немцев и тем облегчившие всей дивизии рывок через Днепр.

Они запоминаются все — и мягко картавящий старший лейтенант Кондратьев, филолог по образованию, «сутуловатый, в мешковатой шинели», стыдящийся своей интеллигентности, слабого здоровья, вынужденной неопрятности в окопной жизни; и худенький, с мальчишеской фигурой и золотым пухом на щеках подносчик снарядов Лузанчиков; и пожилой, многодетный старшина Цыгичко, «с острым хрящевидным носом» и пухлым, откормленным — «тыловым» — лицом, которого отправляет рядовым в роту полковник Гуляев; и вечно занятый починкой часов Елютин, ленинградец, мастер, «золотые руки, золотая голова»; и черный, как жук, замковой Деревенко; и маленький, круглый связной Скляр, влюбленный в своего капитана Ермакова; и белокурый, беспечный Жорка Витьновский, носившийся до войны по Харькову на такси, подмигивая знакомым милиционерам, воюющий легко и просто; и командиры орудий, «два ладных, подтянутых сержанта», «одинаково большеглазых. » — братья-близнецы Березкины; и начинала батальона старший лейтенант Орлов, с цыганским лицом и нестерпимо зелеными глазами; и пунцово краснеющий лейтенант-мальчик Ерошин с длинными, как у девушки, и загнутыми вверх ресницами; и батарейный санинструктор Шурочка, «тонкая, с высокой грудью, в ладной, всегда чистой гимнастерке, в хромовых сапожках». Читателя переполняет странное, почти болезненное ощущение соучастия с героями, которые благодаря дарованию художника становятся ему родственно-близкими и за судьбой которых он следит с обостренной заинтерсованностью в ее благополучном исходе.

Уже эта повесть показала, что бесстрашие в изображении, человеческой психики, человека на войне сочетается у Ю. Бондарева, писателя и солдата, с особенной эстетикой в изображении самой войны, имеющей свои неповторимые краски, звуки, запахи. Можно без преувеличения сказать, что Ю. Бондарев открывает в литературе новую эстетику в изображении войны. Даже орудия смерти, механизмы войны и убийства — вражеские самолеты, бронетранспортеры, танки — предстают в его описании как особенные, живые, страшные и в то же время обладающие своей хищной красотой существа.

Толстовские традиции в изображении человека на войне явственно проступают в ранних повестях Ю. Бондарева, только эти традиции берутся, так сказать, «в разукрупненном» и как бы интимно приближенном читателю виде. Такова повесть «Последние залпы». Она заметно отличается от «Батальонов» — большим художественным лаконизмом, концентрированностью действия, сосредоточенностью внимания писателя на одном герое, его жизни, его подвиге, его любви и гибели. В «Последних залпах» показан конец войны, последние судороги вермахта.

Как и «Батальоны просят огня», «Последние залпы» — тоже трагедия или, лучше сказать, современная сага — сага о человеке, совершенно земном, реальном и в то же время несущем в себе черты идеального, опрокидывающем своим существованием и поведением бытующую в литературе теорию об обязательности у каждого некоей «червоточинки», «слабинки», «порочинки».

В образе Новикова с еще большей силой, чем в полюбившемся нам характере Бориса Ермакова, открылось драгоценное стремление писателя к человеку, который стоят над обыденностью, тоска по идеалу. И Бондарев добивается убедительной победы в своей художнической устремленности.

Замечу, что максимализм фронтовиков бондаревские герои перенесли и на разрешение конфликтов мирной жизни.

Новый поворот народного сознания как неодолимого раскрепощения жизни, возрождення жизни отразился всем своим глубинным смыслом в романе «Тишина», вышедем в 1960 году и поднявшем целые пласты социально-нравственных проблем задолго до перепевов и вариаций на ту же тему. Как и повесть «Родственники», роман отмечен остросовременным мышлением, гражданской активностью и смелостью вторжения в действительность. Торжество любви Вохминцева и Нины, Корабельникова и Аси — наперекор всем испытаниям и невзгодам — звучит мажорно и мощно, как гимн природе и человеческому в человеке на полотнах Пластова, пишущего примерно в эти же годы свою знаменитую «Весну». Весеннее, смелое, молодое начало, словно бурный поток, сметало человеческий сор и дрянь, открывая в бондаревских героях подлинное, до святости чистое, близкое идеалу.

В произведениях Юрия Бондарева господствует художественная стратегия, а не сиюминутная тактика. Отсюда длительные перерывы, которые подчас разделяли его романы. За этим кажущимся молчанием писателя таился всепоглощающий труд, который сам Бондарев назвал как-то «сладкой каторгой».

«Не только Ева рождает нелегко, в муках рождает и Адам, ибо создание духовной ценности — книги — совсем не праздное удовольствие, не игра прихотливого воображения, не легкость игривого бурлеска, — сказал он, — Это акт великого каждодневного напряжения, медленная и одержимая — до последнего часа — исповедь человека о человеке. Какие бы должности ни занимал писатель, как бы ни был он обуреваем честолюбием равного рода деятельности, писатель должен умирать не от административной усталости. »

Предельная требовательность художника обращена и внутрь, и вовне. Она понуждает писателя работать в атмосфере постоянного ощущения присутствия классики. Недаром в бондаревских книгах так явственны традиции Толстого и Достоевского — в обнажении жизненных ситуаций и в вечной проблеме выбора, встающего перед героями. А если говорить о его старших современниках, то сотоварищами, духовными ориентирами Юрия Бондарева были Шолохов и Леонов, роль которых лишь возрастала с расширением его художественного сознания. Когда в 1932 году Бондарев только пошел в школу, они уже были классиками, наперед определив магистраль нашей литературы. Именно у них учился он священному отношению к слову.

Где бы ни были, чем бы не занимались молодые герои бондаревских произведений, но и в мирной обстановке, и посреди опасностей и бед войны они нет-нет да и вспомянут, мысленно вернутся к самому тяжкому испытанию, которое прошли, — великой битве на Волге. И чем дальше отодвигается время войны, тем ярче, сильнее, зримее в памяти, как символ решительного перелома в битве с фашизмом, видится им Сталинград. От руин Сталинграда начинается непрерывный путь к победе, путь через новые, неизбежные, страшные утраты (на Курской дуге, на Днепре или в Карпатах), но именно победная перспектива Сталинградской битвы решительно меняет все освещение картины войны.

Иногда случайная ассоциация заставляет вспыхнуть в памяти пережитое: жестокий мороз с солнцем, режущий глаза сухой блеск напоминают посреди послевоенной Москвы Сергею Вохминцеву наступление на Котельникове («звон орудийных колес по ледяной дороге, воспаленные лица солдат с примерзшими к щекам, как пластыри, подшлемниками, деревянные негнущиеся пальцы в железном холоде рукавиц»). В другом случае память о Сталинграде рождает обобщение, идущее от имени целого поколения. Алексей Греков («Родственники») подводит скорбный итог: «Вообще нашего поколения нет. Наш год призывался в сорок втором. И сразу — под Сталинград. Нам просто повезло».

Есть, очевидно, своя внутренняя закономерность, что Ю. Бондарев сначала запечатлел драматические события форсирования Днепра в повести «Батальоны просят огня», затем — в «Последних залпах» — эпизод, трагически предворяющий конец войны, еще позже — нравственные испытания, выпавшие на долю пришедших с фронта («Тишина» и «Двое»), и уж потом вернулся к истоку истоков, к той кровавой купели, в которой крестили молодых командиров двадцать четвертого года рождения и которая стала решающим испытанием в судьбе всей огромной страны.

На пересечении классических традиций создавался «Горячий снег» — эпопея, сжатая в объем повести. Здесь — только на принципиально новом материале — воплощена та «мысль народная», которую, по его признанию, любил Лев Толстой, когда писал «Войну и мир». Отсюда изображение «героизма миллионов». Именно в «Горячем снеге» проза Юрия Бондарева окончательно теряет отсвет щеголеватости, лишается некоего желания писателя продемонстрировать свои изобразительные возможности. Он как бы осуществляет в художественной практике боевой принцип Суворова — сразу к цели, сближение, бой! Нет техники, нет мастерства: есть текучая, живая, гипнотизирующая нас жизнь.

До подлинного народного пафоса поднимается писатель в заключительных страницах романа, когда на выжженных, разбитых, но не мертвых позициях батареи появляется сам Бессонов, приказав взять с собой все имеющиеся в распоряжении Деева ордена. Он не может, не позволяет себе обнимать этих выживших, выстоявших героев, говорить им «растроганным голосом», как это делает взволнованный Деев. Все слова кажутся сейчас командарму никчемными, пустопорожними. Вручая им орден Красного Знамени, он только способен «насилу выговорить»:

«— Все, что лично могу. Все, что могу. Спасибо за подбитые танки. Это было главное — выбить у них танки. Это было главное. »

Человек — частица в бегущем гераклитовом потоке времени. Остановить эту вечно движущуюся реку только и можно с помощью волшебного заклинания искусства. По «Войне и миру» не изучишь Аустерлицкого сражения с точки зрения оперативного хода. Более того, Толстого упрекали историки в несоответствиях и фактических неточностях. Но осталось навсегда, как образ огромной емкости, небо Аустерлица, в которое глядит раненый Болконский. Такова сила художественного слова.

У Бондарева в «Горячем снеге» слово стало документом, оно преображает действительность в уже не подвластную тлению форму инобытия. То самое русское слово, хранить которое завещал, обращаясь к нам, потомкам, Бунин:

Молчат гробницы, мумии и кости, — Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте, Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья! Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, Наш дар бессмертный — речь.

Бондаревское Слово — о вечном и о сегодняшнем. То, как стихотворение в прозе — книга «Мгновения», то раздвигающее пространство до философского романа, оно объясняет нам нас самих, наше общество, перед которым вырастает множество непредугадываемых задач, с разладом, уходом от семьи, одиночеством, проблемой личного счастья и поисками гармонии, возвращением в прошлое, в начало, не ушедшее из нас, наконец, с воспоминаниями о будущем. Мы отвыкли от экспериментов в литературе, которыми она была так богата от Достоевского до Леонова. В своих последних романах «Берег» и «Выбор» Юрий Бондарев выходит к рубежам интеллектуального романа, требующего от художника смелых поисков и неожиданных решений.

Никитин выбирает себе трудный путь (или, лучше сказать, это путь выбрал его). Он прикасается к высшей мудрости, осознавая как бессилие познать вечную истину, так и необходимость идти в поисках ее все дальше и дальше. Писатель и мыслитель, он ощущает на себе всю тяжесть нагрузок нашего времени — сжигает себя в подвижническом труде, в нравственной обязанности брать на себя чужую боль, в постоянном духовном поиске. Он невидимо тратит себя во имя постижения истины, хотя и вопрошаемая бездна молчит.

Среда, в которой живет писатель, постоянна. И тут остаться подлинным, не придумывая искусственно каких-то мучительных ситуаций, — значит быть самим собой. В Никитине и Васильеве — и это понятно — мы угадываем черты, родственные другим героям Юрия Бондарева, прошедшим через испытания войной. Его интеллигент был там, в самом пекле, и там состоялся. Он нашел подтверждение своим идеалам среди тех артиллерийских сержантов и командиров, которые, смертью смерть поправ, отстояли нашу Родину. Здесь совершаемый подвиг еще резче оттеняется некоей неудобностью функции, идущей от сконфуженности русского человека, который выполняет в обшем-то вынужденное, из-за крайностей обстоятельств, дело. Пример: народный рассказ сержанта Зыкина («Берег») о неожиданной встрече с немцем в разбитой квартире на Тиргартене. И вместе с тем длящаяся биография главного героя знакомит нас с его усложненным внутренним миром, богатством эмоциональной и духовной жизни, изощренным интеллектом. Писателя теперь особенно привлекает творческое начало в человеке. Под его пером оно раскрывается как высшая суть человека, его наиболее полное самовыражение.

В одной из ключевых сцен, на кладбище, после похорон Рамзина («Выбор»), покончившего с собой от ностальгии, более жестокой, чем грызущий его рак, Васильев встречает скромную процессию – толпу людей и маленький — детский гробик. Кто они, эти люди? Бог весть! Но он «вдруг испытал такую родственную, такую горькую близость с этим Потрясенным светловолосым парнем, с этой некрасивой, дурно плачущей молодой женщиной, со всеми этими обремененными авоськами людьми на дороге, как если бы он и они звали друг друга тысячи лет, а после, в гордыне, вражде, зависти предали, безжалостно забыли одноплеменное едино кровие, родную простоту человечности. »

Опыт и мудрость приходят с болью. «Может быть, ради этой боли стоило родиться на свет. Нет, среди тысяч смыслов и выборов есть один — великий и вечный. », — рассуждает Васильев. Здесь, после тяжких испытаний, ему — художнику, человеку, мыслителю, возвращается первородство, то, что Пушкин, желая возвысить своего современника, определил словами:

Для жизни ты живешь…

Юрий Бондарев определил однажды жанр романа как «вымысел, вылепленный памятью из самой действительности». Он наполняет этим живым содержанием взрывчатые конфликты, рассматривая состояние отдельного человека в общечеловеческом космосе, в околоземных пространствах мысли и духа. Таково, скажем, вторичное пересечение линий судьбы Васильева и Рамзина, который теперь уже господин Рамзин, понуждающее нас размышлять о судьбе как осознании выбора. Рамзин не просто жертва слепых стихий, ведь в Пучину их был вброшен и Васильев, выполняющий на войне тот же невыполнимый приказ. Но из этой Ниагары имелся выход, хотя бы в смерть. Его Рамзин не нашел, и это тоже был выбор.

Замечательная проза наша последних лет — это огромный духовный капитал. Но мы с надеждой смотрим: а что будет дальше. Нравственно-философская проблема бондаревского творчества дает нам, думается, перспективу на одном из генеральных направлений литературы.

Известный художник-гуманист, творец новаторских, рассчитанных на долгую жизнь книг, подвижнически преданный классическому русскому слову, Юрий Бондарев пишет, живет, думает, убежденный, что будущее за человечеством.

Л-ра: Дон. – 1984. – № 4. – С. 155-158.

Ключевые слова: Юрий Бондарев,военная проза,критика на творчество Юрия Бондарева,критика на произведения Юрия Бондарева,анализ произведений Юрия Бондарева,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 в.

Оценка статьи:

(пока оценок нет)

Загрузка...

Сохранить себе в: